Юлия Франк - На реках вавилонских

— Подъем! — Катя крепко обнимала Алексея за шею; оба повернулись ко мне спиной.

— Эй, вам пора вставать, — я говорила шепотом, чтобы не разбудить Сюзанну.

— Я не хочу.

— Я не могу.

— Нет, можете, вы должны. — Я подняла Катю с кровати и посадила на стул. Она была легкая и тоненькая, как мальчик. На раскрасневшейся от сна щеке остался отпечаток волос. Глаза у нее слезились, веки покраснели. Она кашляла и шмыгала носом. Пустым взглядом она неподвижно смотрела на стол. Чтобы не говорить ей "прикрой рот рукой", когда она зевнула, я заслонила ей рот ладонью.

— Вот твои вещи, Катя. Ты, Алексей, одевайся тоже. Я приготовлю вам завтрак.

— Я не голодна. — Катя вытерла слезинку в уголке глаза, шмыгнула носом и запустила в него палец. На столе лежала ее школьная тетрадь. Я ее открыла и принялась листать. Сплошные красные штрихи и завитушки доказывали, насколько слабо еще усвоила Катя западную каллиграфию.

— Нет, вы должны что-нибудь съесть, — сказала я и начала читать, что было написано красным карандашом под Катиными строчками. "Большое "L" мы пишем с завитушкой, так же, как "S" и "V". Большое "Z" отличается от малого черточкой посередине. До завтра переписать три предложения двадцать раз". Катя этого требования не выполнила. Следующие строчки остались пустыми.

— Нет, я не буду. — Катя дрожала.

— Тогда я вам дам что-нибудь с собой. Иди оденься, неудивительно, что ты так простужена. — Я листала тетрадь дальше. Каждое, пусть даже вполне четко написанное слово, было снабжено сверху, снизу и по бокам красными дополнениями.

Катя тяжело вздохнула.

— Здесь, в этих краях, они повсюду рисуют завитушки.

— В этих краях?

— Ну да. Здесь, в школе, — сказала она и зевнула, широко раскрыв рот. Я опять прикрыла его ладонью. Она отняла мою руку. — Не надо. Твоя рука как-то странно пахнет.

— Ну, это, наверно, не имеет большого значения, раз тебе все равно ставят неплохие отметки.

— Да, но строчки получаются не такие, смотри — ка, у нас в прописях пропечатаны совсем другие линии, а пузо буквы "в" торчит вот здесь, наверху, А не там. Смотри.

— Да это же не так важно, Катя. — Я закрыла тетрадь.

— Конечно, важно. Ты не смотришь как следует. — Катя выхватила у меня тетрадь и засунула ее в свой школьный ранец.

На кухне повсюду, на всех столах и полках стояли бутылки наших соседей, подошвы у меня прилипали к полу. Сигареты гасились о крышку консервной банки, в мойке стояла мутная жижа, и в ней тоже плавали окурки, из которых высыпался несгоревший табак. Я выудила из этой жижи бумажный пакетик с надписью "Глинтвейн — пряная смесь". Кухня была вся такая грязная, словно вчера я не надраила ее сверху донизу.

— Мама, эти ботинки мне уже не годятся. — Катя вошла на кухню следом за мной и подняла ногу. — Вот, потрогай.

— Как это — вдруг, ни с того, ни с сего?

— Я ведь расту.

— Мы получили эти ботинки всего две недели назад.

— Три недели, самое малое. Кроме того, по бокам у них дырки, вот, вся подошва отстает. Смотри. У меня целый день мокрые и холодные ноги.

— А ты забываешь с вечера набить в ботинки газетную бумагу. — Я погладила Катю по голове, она еще не причесалась. — Я же тебе показывала, как это делается. Неудивительно, что утром они у тебя еще мокрые.

— Бе-бе-бе-бе-е-е, — заблеяла она и, выходя из кухни, сказала: — У других ребят настоящие зимние сапоги, знаешь, на таких толстых подошвах, у девочек — красные или голубые.

— Хм, сапоги из пластика.

— Да, они подходят к школьным ранцам.

— Мы об этом уже говорили.

— Но если… — казалось, Катя размышляет, — …если ты не можешь их купить, то лучше мы тогда надолго откажемся от карманных денег.

В кухню вошел Алексей.

— Мама, а, мам!

— Вы получаете пятьдесят пфеннигов, на них я вам сапог не куплю.

В глазах Кати затаился вопрос о школьном ранце, а его я хотела предотвратить.

— Всё невозможно пестрое и из пластика. Огненно-красные ботинки из полиэстера, светло-желтые школьные ранцы из полиэстера, небесно-голубые куртки из полиэстера. Скажите, Бога ради, зачем вам понадобились именно такие ранцы? Вид у них абсолютно дурацкий. У всех ребят одинаковые ранцы — это же смешно. Испуганная своим миссионерским порывом, я прибавила: — У вас есть нечто особенное, настоящее… — и тут мне стало стыдно.

— … старые ранцы с Востока. — Алексей смотрел на меня с состраданием. — Заметно, мама, что ты уже вышла из детского возраста.

В подобные моменты я спрашивала себя, откуда у Алексея такая невозмутимость по отношению ко мне. Его сострадание выглядело почти высокомерным. Катя и Алексей избегали встречаться со мной глазами.