Хосе Карлос Сомоса - Афинские убийства, или Пещера идей

Это абсурдное (нет никакого исторического свидетельства о том, что в жертву Афине Нике приносили бабочек) нашествие скорее всего является эйдетическим: идеи «полета» и «крыльев», присутствующие с самого начала главы, нарушают реалистичность повествования. На мой взгляд, конечный образ – это подвиг, связанный со Стимфальскими птицами, когда Геракл получает приказ прогнать мириады птиц, осаждающих Стимфальское озеро, и делает это, гремя бронзовыми цимбалами. Все это так, но не заметил ли читатель искусно скрытого присутствия девы с лилией? Пожалуйста, читатель, признайся в этом, или ты, может, думаешь, что это мои выдумки? Ведь вот они, «белые цветы» и «девы» (кариатиды Эрехтейона), и важнейшие слова: «помощь» («без чьей-либо помощи») и «опасность» («без опаски»), тесно связанные с этим образом!

Птицы в этой главе так же эйдетичны, как бабочки, и поэтому теперь превращаются в солнечные лучи. Пойми, о читатель, что это – не чудо, не волшебство, а просто литературный прием, как изменение метрики в стихотворении.

Здесь происходит обратная метаморфоза: из света появляется птица. Эти фразы могут несколько запутать читателя, впервые столкнувшегося с эйдетическим текстом, но, повторюсь, это никакое не чудо, а чистая Филология.

Присутствие этой птицы отнюдь не бессмысленно, как уже должен был догадаться читатель. Напротив, вместе с бабочками и эйдетическими садовыми птицами оно подчеркивает скрытый образ Стимфальских птиц. Этой же цели служит заметное повторение слов «острый», «выгнутый», «остроклювый», которые мастерски намекают на птичий клюв.

Новая игра хитрого автора с читателями! Герои, не подозревая о правде – конечно, ведь они просто герои текста, в котором скрыт тайный ключ, – насмехаются над эйдетическим присутствием птицы.

У меня только что чуть закружилась голова, и мне пришлось отложить работу. Ничего страшного: просто глупое совпадение. Дело в том, что мой уже покойный отец был писателем. Не могу передать вам чувство, испытанное мною при переводе слов этого персонажа, Крантора, написанных тысячи лет назад на ветхом папирусе неизвестным автором. «Он говорит обо мне!» – на ошеломляющее мгновение подумал я. Дойдя до фразы: «Он смотрел на тебя» – тут снова идет переход на второе лицо, как в предыдущей главе, – я отпрянул от бумаги, как от огня, и мне пришлось оставить перевод. Потом я перечитал уже написанное, перечитал несколько раз, пока наконец не заметил, что мой бессмысленный страх унялся. Теперь я могу продолжить.

Как Монтала?

Гераклес не замечает, что Крантор вырвал птице глаза. Значит, следует заключить, что эта зверская пытка происходила только в эйдетическом плане, так же, как атаки «зверя» в предыдущей главе или змеиное гнездо во второй. Все это так, но здесь впервые герой книги производит это чисто литературное действие. И это меня интригует, поскольку обычно литературные действия производит только автор, тогда как герои должны всегда стараться, чтобы их действия как можно лучше подражали действительности. Однако, кажется, анонимному создателю Крантора безразлично, что его герой неправдоподобен.

К чему эта эйдетическая жестокость с птицей, чье присутствие – не забывайте об этом – тоже эйдетично? Что хочет сказать нам автор? Крантор говорит, что это «предупреждение», но чье и кому? Если Крантор – часть сюжета, куда ни шло; но если он – всего лишь голос автора, то предупреждение приобретают жуткую окраску проклятия: «Осторожнее, переводчик или читатель, не раскрывай тайны, скрытой на этих страницах… ибо с тобой может случиться нечто неприятное». Может быть, Монтал раскрыл ее и?… Какой бред! Эта книга написана тысячи лет назад. Какая угроза может выдержать столько времени? В голове у меня только ветер (эйдетический). Ответ наверняка проще: Крантор – всего лишь один из героев, просто он плохо создан. Крантор – ошибка автора. Может быть, он вообще никак не связан с главной темой.

Да, мученья. Неужели перед нами послание автора своим возможным переводчикам? Неужели тайна, скрытая в «Пещере идей», такова, что ее анонимный создатель решил предпринять все меры предосторожности, чтобы отбить охоту у всякого, кто возьмется ее разгадать?

Возможно, это покажется смешным, и, конечно, так оно и есть, но сидя здесь, дома, ночью, склонившись над бумагами, дойдя до этих слов, я отложил перевод и беспокойно оглянулся. Конечно, я увидел только темноту (обычно я работаю только с настольной лампой). Я вынужден приписать мое поведение таинственным чарам литературы, которая, как сказал бы Гомер, в столь поздний час умы смущает.