А теперь «спина»! Это предупреждение! Быть может: «следи за спиной, ибо… там нож». О, Гераклес, Гераклес! Как мне предупредить тебя? Как? Не подходи к ней!
Повторение всех трех эйдетических слов в этом абзаце усиливает образ! Следи за спиной, Гераклес, у нее нож!
Не поворачивайся спиной!
ПРОКЛЯТИЕ, НЕТ!!!
Опасность не миновала: все три слова все еще здесь, предупреждая нас посредством эйдезиса!
Это я. Это описание моего тела, а не тела Гераклеса. Это я возлежу с Ясинтрой!
Ужасно видеть себя в таком виде, читать описание своего собственного плотского желания. Возможно, в таких сценах любой читатель представляет самого себя: он думает, что это он, а она – что она. Несмотря на мои попытки избежать этого, я возбужден: я читаю и пишу и в то же время чувствую, как накатывает странное, порабощающее наслаждение…
Снова три слова эйдетического предупреждения: «спина», «нож», «следить»! Это ЛОВУШКА! Я должен… то есть Гераклес должен!..
Мои собственные слова! Которые я только что написал в предыдущем примечании! (Я подчеркнул их в тексте и в примечании, чтобы читатель мог убедиться сам.) Естественно, я написал их до того, как перевел эту фразу. Ргзве это не соитие? Не любовное совокупление? Разве заниматься любовью – это не сплетать выдумку и реальность? О, чудесное книжное наслаждение: ласкать текст, наслаждаться текстом, потирать о текст мое перо! Мне безразлично, что мое открытие случайно: сомнении больше нет, я – это он; я там, с ней…
Гераклес ничего не смог поделать. Я тоже. Он продолжал. Я продолжал. Вот так, до самого конца. Оба мы предпочли продолжать.
Почему здесь снова три эйдетических слова (я подчеркнул их), когда опасность для Гераклеса уже, кажется, миновала? Что происходит?
Я понял! Осторожно, Гераклес, у тебя за СПИНОЙ!
ОБЕРНИСЬ!!!
Я спас тебе жизнь, дружище Гераклес Понтор! Это невероятно, но я думаю, что спас тебе жизнь! Я плачу при мысли, что это правда. Переводя, я записал мой собственный крик, и ты услышал его. Конечно, можно предположить, что сначала я прочел текст, а потом, делая перевод, написал эти слова за строчку до того, как они появятся в тексте, но клянусь, это оыло не так; по крайней мере сознательно я этого не делал… А теперь что же ты вспомнил? Почему я не помню об этом? Я тоже должен был бы догадаться, как и ты, но!..
Я проснулся от яростного лая собак. Их все еще слышно: они, кажется, недалеко от моей темницы. Интересно, это мой тюремщик пытается таким образом меня запугать или, напротив, это простое совпадение (одно по крайней мере ясно наверняка: он не лгал, когда говорил, что у него есть собаки, ибо они у него на самом деле есть). Но есть еще и третий, довольно странный, вариант: мне остается перевести две главы и, соответственно, с ними соотносятся два подвига; если порядок соблюден, то этот, одиннадцатый, подвиг должен быть укрощением пса Кербера, а последний – похищением яблок Гесперид. Для укрощения Кербера Геракл спускается в царство мертвых, чтобы поймать опасного многоголового пса, сурово охранявшего ворота. Так что не пытается ли мой тюремщик в маске устроить эйдезис из реальности? Монтал же пишет о папирусе: «Искомкан, грязен, пахнет дохлой псиной».
«Собака» – это самый плохой бросок, когда выпадает всего три очка. Несмотря на это, автор вводит его сюда для усиления эйдезиса. Кстати, на улице не переставая лают собаки.
Любопытные колебания «правый-левый» в этом фрагменте (камера Сократа, глаз раба-привратника), возможно, эйдетически передают путешествие Геракла по лабиринту, ведущему в царство мертвых.
«Спуск» вниз, о котором говорится с самого начала главы, вместе с движениями «вправо-влево» наводит на мысль о путешествии Геракла в подземное царство. В этом последнем абзаце образ усиливается, так как читателя помещают в каплю дождя, падающую с большой высоты на голову Гераклеса Полтора.
Продолжается нарративное «падение» вниз с неба до волнений Гсраклеса Понтора.
Конечно, ни первая, ни вторая догадки не верны: просто Диагор, как всегда, «чует» эйдезис на расстоянии. Афины и в самом деле превратились в этой главе в царство мертвых.
Читать дальше