Владимир Маканин - Испуг

Слишком разогнались в своем ремесле. Они уже сами не выдерживают своей алчности. Все дело уже в скорости… Так разогнались, что на них боязно смотреть. Боязно и страшно – за них … Казалось, их вот-вот унесет ветром.

Шли мы с Петром Иванычем час, не меньше. В темноте обозначились наконец островерхие кучи. Неразрешенная свалка растет здесь уже лет десять. Настоящие курганы.

Как мы во тьме найдем его телевизор?.. С нашего края (мы подошли) выброшенная битая мебель… Вразброс… Обходим… Я шагаю, еле-еле выбирая ноги… Полоса вонючего тряпья. Спотыкаюсь… Но вот идти чуть полегче, когда меж куч зазмеилась тропа.

Ага! Прямиком на всё это взгорье хлама всходит живая дорога. Размятая колесами тяжелых грузовиков. Я зову, и Петр Иваныч быстро присоединяется ко мне:

– Да, да!.. Ты прав… Где-то здесь они и прячут. Но поди найди!

А вид сказочный: бесценные россыпи… это засеребрились под нашими ногами звонко пустые банки из-под пива. Их миллионы. Я иду и невольно пинаю их.

– Перестань же. В ушах звенит!

Петр Иваныч ворчлив. Обворованный старый человек негодует как ребенок. Его сознание отброшено в детство – в годы обид. Он и движется по-детски неуклюже. Оступается… И кричит на меня: ну ты!.. Не туда идешь! Не туда смотришь!.. Неудача делает стариков беспомощнее, чем они есть.

А беззвездная тьма всё гуще, и тем понятнее, что поиск телевизора на свалке – дело глупое. Но спор двух стариков еще глупее. Буду молчать. Полчаса еще, я думаю, побродим… Поспотыкаемся и покувыркаемся. Пару раз он упадет с кучи, разок-другой кувыркнусь я – и, глядишь, с жизнью смиримся.

Петр Иваныч вынул фонарик, светит – и тотчас оба старика жадно, нервно, спешно вглядываются в подножный хлам. Но разве это свет! Луч хил и пляшет из-за неверного шага по мусорным колдобинам. Дрожь руки… Не разглядеть… Только бутылки под ногами и радуют глаз своим пьяным веселым отблеском.

С дороги вспыхнули и заиграли фары – машина!.. Машина!.. Мы сразу же смещаемся в ее сторону. Чтобы привязаться к месту действия. Чтобы поближе!.. Где шоферюга сваливает с машины свой мусор, там его и ждет активный вор. Там и активный наш поиск.

Мы так заспешили, что проскочили вперед лишнего. Так что теперь мы пятились… Спотыкались по-темному… А мрачный и уже развернувшийся грузовик наезжал на нас гигантским задом.

Шофер, либо вовсе нас не видя и не ведая, либо с умыслом (со свирепым презрением к тем, кто бродит по свалке) – включил ревущий подъемник, резко вздернул зад машины и как-то моментально, в секунду вывалил вдруг на нас гору мусора.

– Эй! Эй! Спятил?! – Мы едва успеваем отпрыгнуть.

Уехал. Нас обволакивает хламная, горчащая во рту пыль.

Но теперь мы знаем, где искать. Фары уехавшего отследили нам свежую пядь земли, а на ней сегодняшние вмятины – следы подъезжавших и отъезжавших грузовиков.

– Эгей! Зде-еесь!.. Здесь свежачо-оок! – кричит мне Петр Иваныч откуда-то с темной верхотуры.

Мой друг уже почти победно водит лучом фонарика. Ищет, стоя на только-только возникшей куче пластиковых бутылок и молочных пакетов. Молоко, остатки, кой-где роняет последнюю белую каплю. (И впрямь хлам-свежачок.) Но тут стоп… Фонарик иссякает… Мат моего приятеля оглашает ночную тишь.

Теперь мы не видим друг друга. А Петр Иваныч еще и напуган высотой кучи… Он еле-еле спускается со своей мусорной крутизны. Шажками… По сантиметру…

– Как?.. Как я теперь слезу? – взвывает старик, панически боящийся (как и все мы) сломать шейку бедра.

– Иди вдоль холодильников… Петр!.. Держись за них рукой!

– Ч-черт!

Нас разделял свал холодильников – белые их призраки – ориентиры. Пять-шесть агрегатов. Даже во тьме их остовы круто белеют. Во всяком случае, их видно. Молочные пятна в черной ночи.

В сердцах Петр Иваныч отшвырнул ослепший фонарик, тот гремит, прыгает по пивным банкам вниз… вниз… прямо ко мне. И где-то под самой горой хлама вдруг загорается, оживает.

Я спешно бросаюсь туда. Боюсь упасть… Матюкаюсь. Под ногами чавкает лужа… Пробравшись к фонарику, хватаю его, стискиваю и радостно направляю на Петра Иваныча… После чего фонарик с некоторой величавостью снова гаснет.

Я оскорблен, вскрикиваю. Я кричу в осточертевшую тьму – а из тьмы мне в отклик раздается ответный крик – вопль радости! И какой вопль!.. В одном из холодильников, открыв его на случай (или старик распахивал все подряд?), Петр Иваныч обнаруживает свою пропажу… Ощупью.

– Вот он! Телевизор!.. Зде-ееесь!