Сэмуэль Шэм - Божий Дом

— Я сержант Гилхейни, — сказал бочкообразный, — Финтон Гилхейни, а это офицер Квик. Доктор Рой Г. Баш, привет тебе и шалом.

— Вы не похожи на евреев.

— Не надо быть евреем, чтобы любить горячие бэйглы и, к тому же, евреи и ирландцы похожи в одном аспекте.

— Каком же?

— В семейных ценностях и в единовременном сумасшествии своей жизни.

Говард, взбешенный тем, что его игнорировали, вновь попытался рассказать про пациентку. Толстяк заставил его заткнуться.

— Но вы же ничего о ней не знаете, — запротестовал Говард.

— Скажи мне, как она кричит, и я расскажу тебе о ней все.

— Как она что?

— Крик? Какие она издает звуки?

— Она не кричит. Она издает РУДУДЛ.

— Анна О. — сказал Толстяк. — Еврейский Дом Неизлечимых. Приблизительно, это будет поступление номер восемьдесят шесть. Начни со ста шестидесяти миллиграмм диуретика, Лазикса, и посмотрим, что будет.

— Откуда ты знаешь? — поразился Говард.

Продолжая его игнорировать, Толстяк обратился к полицейским:

— Мне очевидно, что Говард не сделал самого главного, смею ли я надеяться, господа, что вы сделали это?

— Хотя мы и скромные патрульные областей города рядом с Домом, мы часто болтаем и пьем кофе с гениальными молодыми докторусами и иногда принимаем экстренные терапевтические решения, — сказал Гилхейни.

— Мы люди закона, — добавил Квик. — И мы следуем ЗАКОНУ НОМЕР ПЯТЬ: «ПЕРВЫМ ДЕЛОМ РАЗМЕЩЕНИЕ». Мы сразу же позвонили в Еврейский Дом Неизлечимых, но, увы, койку Анны О. уже продали.

— Жаль, — сказал Толстяк. — Ну, что ж, хотя бы она отлично подходит для обучения. Она научила бесчисленное количество тернов Дома медицине. Рой, иди осмотри ее. У нас двадцать минут до ужина. Я пока поболтаю с нашими друзьями-копами. [56] Не люблю слово «менты», так что будет международное «копы».

— Прекрасно! — сказал рыжий с широкой ухмылкой. — Двадцать минут общения с Толстяком — дареный конь, у которого мы осмотрим все, но не зубы.

Я спросил у Гилхейни, откуда им с Квиком известно о принятии важных медицинских решений и его ответ меня озадачил:

— Полицейские мы или нет?

Я оставил Толстяка и полицейских, склонившимися друг к другу и оживленно болтающими. Я подошел к палате 116 и вновь почувствовал себя одиноким и напуганным. Глубоко вздохнув, я вошел. Комнаты были выложены зеленой плиткой, и неон отражался в стальном оборудовании. Было ощущение, как будто я зашел в могилу, так как не было сомнения, что в этой комнате, каким-то образом, я соприкоснулся с ней, смертью. В центре палаты стояла каталка, в центре которой находилась Анна О. Она была неподвижна, колени согнуты, плечи приведены к коленям и голова, без поддержки, но напряженная, практически касалась талии. Со стороны она была похожа на W. Была ли она мертва? Я позвал ее. Никакого ответа. Я пощупал пульс. Отсутствует. Сердцебиение? Нет. Дыхание? Нет. Она умерла. Какая ирония! После смерти все ее тело приняло форму ее выдающегося еврейского носа. Я испытывал облегчение, забота о ней теперь не висела на мне. Я смотрел на пучок тонких седых волос у нее на голове. Такие же были у моей бабушки в день ее похорон. Грусть утраты захлестнула меня. Я ощутил ком в груди, который медленно поднялся к горлу. Я чувствовал ту странную теплоту, которая становится предвестником слез. Мои губы дрожали. Я вынужден был сесть, чтобы прийти в себя.

Толстяк ворвался в палату:

— Давай, Баш, блинчики и… Да что с тобой?

— Она умерла.

— Кто умер?

— Эта несчастная, Анна О.

— Лабуда. Ты что сошел с ума?

Я ничего не сказал. Возможно я сошел с ума. Может быть полицейские и гомеры были всего лишь галлюцинацией. Чувствуя мою боль, Толстяк присел рядом:

— Я когда-нибудь обращался с тобой неподобающе?

— Ты слишком циничен, но все, что ты говоришь, оказывается правдой. Даже если это звучит безумием.

— Именно. Так что слушай меня, и я скажу тебе, когда плакать, потому что во время твоей тернатуры у тебя будет множество причин заплакать, а если ты не будешь плакать, то попросту спрыгнешь с крыши, и твой прах соскребут с асфальта парковки и погрузят в труповозку. Ты станешь пластиковым пакетом с месивом. Понял?

Я сказал, что да.

— Но я говорю тебе, сейчас не время, поскольку Анна О. настоящая гомересса и следует ЗАКОНУ НОМЕР ОДИН: «ГОМЕРЫ НЕ УМИРАЮТ».

— Но она мертва. Взгляни на нее.

— О, она выглядит мертвой, тут я с тобой соглашусь».

— Она мертва! Я звал ее, проверил пульс и дыхание. Ничего. Мертва.