Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 2

Как-то вечером Эштон с увлечением стал рассказывать своим родственникам о русской революции. Они встретили его слова враждебным молчанием. Это были консервативные провинциальные обыватели, черпавшие свои политические убеждения из лондонской «Таймс». Эштон решил больше не портить настроения ни себе, ни им и не заговаривать о политике. Он даже пошел вместе с матерью в деревенскую церковь, понимая, что ей не терпится похвастаться перед прихожанами своим сыном, сделавшим такую блестящую карьеру.

Вскоре он получил телеграмму от исполняющего обязанности премьер-министра Австралии с предложением присоединиться к группе австралийских журналистов, едущей во Францию с официальной миссией. Таким образом его финансовое положение несколько улучшилось, что было весьма кстати, ибо львиную долю его парламентского жалованья Марта забирала в Мельбурне.

В сентябре 1918 года Фрэнк Эштон уехал во Францию. Он настоял, чтобы его пустили на фронт. Наблюдая сражение у Ленса с безопасного места на горе Вими — дальше его не пустили, — он почувствовал отвращение к этой чудовищной и бессмысленной бойне.

Проштудировав французско-английский словарь, он научился кое-как объясняться по-французски.

Все члены миссии уже вернулись в Австралию, но он задержался в Европе. Многие называли его «длинногривым большевиком», однако люди, сочувствующие русской революции, относились к нему подозрительно из-за его связей с представителями австралийской реакционной прессы.

Везде, где только было можно, Фрэнк Эштон говорил и слушал. Он собирал газетные вырезки и записывал факты, касающиеся Финляндии и новой России, а также предательства большинства лидеров рабочего движения в Европе.

Он не знал ни минуты отдыха, дни проводил словно в чаду, а ночи просиживал в своем номере, записывая все увиденное и услышанное.

Война кончилась, но он с прежним жаром продолжал собирать нужные ему факты. Потом, в феврале 1919 года, в английской прессе появились сообщения о том, что австралийская лейбористская партия назначила Фрэнка Эштона делегатом на конференцию социалистических партий в Берне.

Вместо этого он поехал в Россию.

Ему не удалось добраться ни до Москвы, ни до Петрограда; на юге России он с гневом и возмущением следил за действиями интервентов. Германия, Англия, Австрия, Франция и другие страны, четыре года старавшиеся перегрызть друг другу глотку, теперь объединились против Советской России. Он видел следы террора, предательства и лицемерия, но он видел также, что новорожденная Красная Армия, несомненно, одержит победу. Он собирал документы, портреты Ленина, фотоснимки, запечатлевшие японские и американские войска, сосредоточенные во Владивостоке, а также боевые действия Красной Армии, карты сражений. Потом он поехал в Финляндию, чтобы воочию убедиться в том, что рассказывал ему в Америке финский социалист о маннергеймовском режиме. Он видел, что Маннергейм превращает Финляндию в плацдарм для армий всего мира, выступивших в поход против Страны Советов.

Он с сожалением покинул Россию, вернулся в Париж, оттуда в Лондон — пора было возвращаться в Австралию.

В Лондоне он встретился с Томом Манном.

Манн приехал в Лондон из Кента, где у него была птицеводческая ферма. Манн заметно постарел. Ему еще не было семидесяти, но на Фрэнка Эштона он произвел впечатление человека, исчерпавшего свои силы, не способного ни на какую борьбу. Одежда висела на нем мешком, от прежней уверенной, горделивой осанки не осталось и следа, щеки побледнели и впали, а волосы и усы совсем побелели. Сидя с ним за обедом, Эштон, с воодушевлением размахивая руками и громко крича, заявил о своем сочувствии большевизму. Он рассказал Манну о борьбе против всеобщей воинской повинности в Австралии. Потом они стали вспоминать минувшие дни, когда они вместе выступали на стольких митингах.

Манн тихо сказал: — За это время, Фрэнк, я побывал и в Южной Африке, и в Европе и повсюду агитировал за объединение рабочих, пока ты сидел в парламенте и получал жалованье. Сейчас мы должны бороться за создание коммунистической партии в каждой стране земного шара. Это единственная надежда рабочего класса. Коммунистическое движение охватит весь мир, если нас будет много и мы будем упорно работать.

Эштон заявил, что он готов отдать всю свою душу этому делу, но Манн ничего не ответил. Он слишком хорошо знал своего собеседника. Эштон нравился ему, он ценил его как пропагандиста, но хорошо знал его слабости. Манн понимал, что Эштону не хватает теоретических знаний, терпенья и цельности политического мировоззрения.