Игорь Андреев - Что там впереди, за поворотом?

Окончила восемь классов и осенью познакомилась с одним мужчиной и, наверно, с ума сошла. Ничего, кроме него, в жизни не осталось. Он был человек моей мечты, тридцать лет. Инженер. Квартира в Кедрове. Собственный голубой «Москвич». Не то что мои мальчики: стихи читают, пижонов из себя строят, а как что, даже целоваться не умеют. Разве они могли оценить меня? А он оценил... через месяц.

Целый день мы гуляли в лесу, выпили немного. Потом поехали в город. Случайно у подъезда его дома машина сломалась. Случайно пошёл дождь. Зашли в квартиру. Случайно в холодильнике оказалась бутылка шампанского. Выпили. Слушали магнитофон.

Сидели на полу, на ковре, почему-то в разных углах комнаты. Негромко говорили. О чём? Не помню, хотя совершенно трезвая была.

И вдруг я с ужасом подумала, что этот вечер кончится, что мне скоро придётся возвращаться в свой тёмный, грязный посёлок, что до завтра очень долго, что сегодня он останется совсем один, будет слушать магнитофон, шорох дождя и думать обо мне. Я словно оглохла и ослепла. Встала и выключила свет...

Потом я сказала, что нас не распишут, потому что у меня и паспорта ещё нет. Он очень испугался. Утром поехали ко мне говорить с матерью...

Ты спросишь, а как смотрели на мои похождения дома? Да, по сути дела, и смотреть-то было некому. Отец умер. Сердце у него было слабое, а пил он сильно. Мамаша тоже выпивала и воспитание своё ограничила тем, что таскала меня за волосы, потом плакала, а на следующий день покупала мне какую-нибудь обновку, платье, туфли или ещё что. Денежки у неё были. Она в заводском буфете работала, но не думай, не шельмовала. Наша бабка умерла и оставила десять золотых колец. Бабка генеральшей была с тех ещё времён, но это неинтересно... Мать эти колечки и загоняла по надобности...

Приехали ко мне. Полдня уговаривали мать отпустить меня «жить к нему». Чего-чего, но «жить» – этого мать не ожидала. Она сидела у окна и почему-то спокойно грызла семечки. Два часа молчала и грызла семечки.

А я кричала, умоляла, угрожала повеситься, в конце концов уговорили. «Только детей пока не надо, – сказала мать, – и людям на глаза не лезьте».

В посёлке моё имя не сходило у бабок с языка. Подружки таращили глаза, как на королеву, и с завистью разглядывали золотое кольцо, которое я стала носить.

Учиться мне не хотелось. Он не настаивал. Он вообще всегда и во всём стал соглашаться со мной и мне угождать.

Но почему-то мёду мне даже на один месяц не хватило. Оказалось, что ничего особенного не произошло. Те же кастрюли, стирка. Ни друзей, ни подруг.

Работать не пошла, всё равно не возьмут – паспорта нет. И мой стал какой-то раздражительный, хмурый. Вздрагивал от каждого звонка в дверь. Иногда ходили в кино, ресторан. И вдруг я стала замечать, что очень завидую моим ровесникам. Весёлые, беззаботные, хотя и нет у них ни машины, ни золотого кольца, ни взрослой причёски, ни модных тряпок – всего, что имела я. И если они с интересом и завистью рассматривали меня, встречая на улице, я знала, – пройдут мимо и тут же забудут.

И остался у меня единственный товарищ – телевизор. Так и промучилась зиму. В марте у мужа был отпуск, и мы поехали в Ригу. Просто так, посмотреть город. Прожили в нём несколько дней. Но что бы я ни увидела, ничему не удивлялась. Стала злой и заводилась из-за всякого пустяка.

Однажды пошли на концерт органной музыки в Домский собор. Наши места оказались в последнем ряду, крайние. Я очень обрадовалась – можно спокойно окна из цветных стёклышек рассмотреть или подремать, или «удочки смотать», не мешая никому.

Зал приглушённо гудел, потом стало тихо и зазвучал орган. Я в первый раз его слышала и насторожилась. Мелодии не было. Была музыка. Она звучала далеко и высоко.

А потом музыка заполнила весь зал, она звучала отовсюду. И вдруг мне стало тревожно и страшно. Я осталась совсем одна, всеми брошенная и забытая. И горько мне стало, и обидно. Ну, пусть я глупая и взбалмошная, пусть я ещё совсем маленький человечек, но зачем со мной так. Не надо так…

Орган уже не пел, а злорадно рокотал, и эти торжественные, могучие звуки словно заталкивали меня в мрачное подземелье. Мне стало жарко. Сердце стучало в груди, горле, затылке, глазах. Я задыхалась и не заметила, как заплакала.

Я проклинала свою любовь, которая оказалась обыкновенным распутством, ненавидела людей, которые должны были бы удержать меня, а удержать не захотели, мне хотелось орать: «Девка! Шлюха! Так тебе и надо! Чтоб ты, скотина, родила в пятнадцать лет! Чтобы тебе люди в морду плевали!» Так я познакомилась с органом Домского собора.