Владимир Маканин - Старые книги

— А сколько места — сколько строк?

— Прикинь.

— Очень трудно, Алеша… Тут много заглавных. Они же громадные.

— Что-нибудь придумай. Я занят…

И он действительно занят: у него кто-то там есть. Кто-то пришел. Из начальства. По голосу слышно.

Ночь.

Светик лежит рядом с ним — прижалась, ей хорошо и тепло. А Каратыгин глядит в потолок. И говорит какие-то глупости. Выступает. С ним бывает такое.

— Я бы, — рассуждает он, — не против жениться, но ты знаешь, Света, что происходит с женщиной, как только она становится женой?

— Угу, — говорит Светик.

А он все выступает — против жен воюет. Обжегся, бедняжка.

— С женщиной происходит черт знает что!.. Моя, например, бывшая жена говорила, что обожает мою работу. Говорила, что у нее дух захватывает от моих рассказов о монахах и старых книгах. У тебя тоже дух захватывает?

— Захватывает, — улыбается Светик в темноте.

— Точь-в-точь было с ней… Но как только она сделалась женой, у нее стало захватывать дух совсем от других штук — знаешь, эти бумажки, на которых изображены цифры? Красненькие или, бывает, зелененькие. Шелестящие.

— Знаю, — смеется Светик. — Кто же их не знает.

— Вот-вот. У нее захватывало дух именно от их шелеста, а если я тратил несколько бумажечек на книги, она в крик. И в какой крик!.. Ты когда-нибудь слышала, как кастрируют слона?

— Нет.

— А иногда это был крик раненого лебедя. Белого лебедя.

Светик смеется. Приятный он мужик. Ласковый. Говорливый. Любит она его, вот и все.

— Это был крик криков — серебристый, тонкий, страдальческий!..

— Да, — говорит Светик. — Старушка соседка рассказывала, что на крик твоей женушки прибегали из соседней квартиры.

— Из квартиры?.. Из дома соседнего прибегали. — Он тянется за сигаретой.

— Очень много куришь, Алеша.

Каратыгин рассказывает:

— Я еще совсем молодой был — поехал за книгами к одному старцу. Это в Архангельской области. Книги, я знал, были у него ценнейшие…

— Продавал их? Или даром?

— Погибли книги. Только я приехал, а там пожар. День в день. Меня даже в милицию водили — не я ли поджег…

— Все книги сгорели?

— Начисто.

— А старик?

— Живой… Мы с ним ходили после по лесу и собирали листки. Листочек к листочку. Штук пятьдесят собрали.

— Жалко.

— Чаще всего листки на деревьях висели — разнесло во все стороны. Во время пожара ветер был. Сильнейший.

Светик слушает. И опять ловит себя на мысли, что старые книги можно любить удивительной, не похожей ни на что любовью.

Она говорит об этом Каратыгину.

— Да, — соглашается он, — это как зараза.

Бабрыка прорезался. Ему кажется, что он умен. Ему кажется, что он хитер как бес. И что вообще он гений-аферист, каких земля рождает приблизительно раз в столетие.

Вечером он рассказывает Светику о своих планах:

— Я буду разъезжать по городам — почему не поехать, если у меня машина? — в Питер! в Харьков! на Урал!

Глаза его горят.

— Я разверну громадную деятельность. Я буду бывать здесь и там. Пусть-ка побегают менты!

Теперь он говорит с гордостью:

— Я — книжник!

И еще:

— Я не лошадь, которая вкалывает. Не кобыла. Я свободный человек!

Он вдруг снижает голос до шепота. Говорит тихо. И вкрадчиво:

— Знаешь, Светик, во мне пробудилось что-то поэтическое. Я как поэт стал, а? Ты знаешь, что я чувствую, когда берусь за очередное дело?

— Что?

— Сказать?

— Скажи.

И он говорит:

— Я чувствую, что я ангел. Ангел, который летит над землей в лунную ночь…

— А крылья?

— А крылья все в серебре…

Вэтот самый вечер на рынке ловят с поличным одного из качков.

Книга называлась «А. С. Грибоедов». Двухтомник стоил рубль восемьдесят. Качок просил за него всего-навсего четыре рубля, то есть вдвое. По-божески.

Он ходил по рынку и предлагал.

— Великолепная комедия Грибоедова «Горе от ума». Автора зарезали в персидском гареме.

Качок, когда его хорошенько допросят, назовет дяденьку Николай Степаныча.

Дяденька Николай Степаныч (когда его возьмут) назовет Бабрыку. Светика он все еще будет бояться — поэтому не назовет.

Бабрыка назовет Веру. Он захочет быть с ней вместе и отделаться малым. Без Светика.

Вера назовет Светика.

Каратыгин заметил некоторую ее настороженность. В упор смотрит. Когда к человеку привыкнешь, его в такую минуту и без слов чувствуешь. Но ведь и он тебя чувствует, а это накладно.

— Что случилось?.. Света?