Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести

Архиерей остался доволен тостом и поблагодарил отца Бориса за богословскую точность, простоту, братскую искренность и врачевательную правду, духовной пилюлей проникающую даже до сердца. Далее владыка назидательно пожурил обновленцев-обнагленцев, которые покушаются на исконные традиции, помянув при этом «идеолога реформаторов» Александра Введенского: «Говорят, он трех жен себе завел. Я его как-то при костюме и галстуке в „Метрополе“ видел, где он с Александрой Коллонтай шампанское пил…»

Когда архиерея провожали к автомобилю, он подозвал к себе Никона: «Ты, Никиша, заходи ко мне завтра в Вознесенский переулок. Разговор у меня к тебе есть». Когда все разъехались, отец Борис позвал Никона в священническую и, еще раз поздравив с рукоположением, одарил двумя сторублевыми бумажками.

— Я уже старый, — сказал он, — мне надлежит умаляться, а тебе расти. Нужно, брат, компромиссы искать, иначе не выжить.

— Какие компромиссы? — спросил Никон

— С совестью, конечно, — ответил Борис, — с совестью… Бог, Он чересчур далек от нас. Кто мы для Него? Муравьи, букашки. Ни революции наши, ни войны Его не интересуют. А совесть она здесь, в самом сердце, вечно покоя не дает, гложет, терзает, мучает. Если не решишь, как ее задобрить, точно в могилу затянет. Совесть ведь наша только снаружи как христианка выглядит, а в душе она — ведьма…

На следующий день Никон отправился в Вознесенский переулок, где в добротном купеческом особняк, называемом «архиерейским домом», жил епископ Никандр. На пороге Никона встретила неласковая пожилая монахиня — мать Вера, состоящая келейницей владыки.

«Ждет Вас владыка уже», — буркнула она, смерив Никона холодным деловым взглядом. Говорили, что мать Вера великолепная кухарка, и за это владыка прощает ей иногда случающиеся истерики и приступы гнева. Войдя в гостиную, Никон был потрясен внешним видом архиерея, облаченного не в подрясник, как положено монаху, а в роскошный бархатный халат. В руках он держал большевистскую газету и был похож скорее на профессора, чем на архиерея.

— Проходи, Никиша, проходи, — добродушно сказал он, заметив оторопь иеромонаха, — вот сижу читаю Ленина «О пролетарской культуре». Между прочим, красивая правильная речь, и атеизма в ней ни на грамм. Смотри, что он о морали пишет: «…и очень хорошо знаем, что от имени Бога, — Никандр поднял вверх указательный палец, — говорило духовенство, говорили помещики, говорила буржуазия, чтобы проводить свои эксплуататорские интересы».

Никон было кинулся поцеловать епископскую руку, но тот мягко отстранил его:

— Послушай дальше: «или вместо того, чтобы выводить эту мораль из велений нравственности, из велений Бога, — епископ пафосно повысил голос, — они выводили ее из идеалистических и полуидеалистических фраз, которые сводились тоже к тому, что очень похожи на веяние Бога» А? Каково? Ленин не против Бога, а против тех, кто Его переврал! И вообще, прекрати ты этот официоз! Чувствуй себя, как дома. Хочешь коньяку?

— Нет, владыко, благодарю, мне бы чаю.

Архиерей удивленно взглянул на Никона:

— Ты что, больной что ли? Или, может, стукачом работаешь? Да шучу я, шучу. Чай так чай. Эй, мать Вера, завари-ка Никише чайку покрепче!

Архиерей озабоченно посмотрел на бронзовые каминные часы и как бы между прочим произнес слова, которые вызвали у Никона неприятную внутреннюю дрожь:

— Сейчас ко мне один очень важный человек придет. Хотел с тобой познакомиться, поговорить, подружиться, может… Ты парень умный, все поймешь. Сможешь, опять же, хорошую карьеру себе устроить, я тебе помогу… А повзрослеешь, я за тебя перед кое-кем походатайствую, епископом станешь. Все от тебя, дружок, зависит. Как говорится: «Бог гордых смиряет, а смирным дает благодать».

Воцарилось напряженное молчание. Никон не знал, как реагировать на столь неожиданные посулы архиерея. Чай комом стал в его горле, руки похолодели. Пугающее предчувствие чего-то того, что заставит его сегодня сделать жесткий выбор между… «Между чем?» — задумался Никон. Свой выбор он давно уже сделал, став монахом и отрекшись от земных амбиций. Разве то, о чем говорил архиерей, могло соблазнить его? Разве он хотел стать таким же? Толстым, малоподвижным скептиком, барином, привыкшим к непомерной витийственной лести, дорогим подаркам, денежным пожертвованиям? Разве таинство веры, которое сейчас наполняет его душу и движет всеми его стремлениями когда-то превратится в многочасовые разглагольствования о «духовном», «нравственно-полезном», «церковно-каноническом»? Чиновничья участь была ямой, угодив в которую человек становился частью тех, кто видел единственный стимул и смысл жизни в плетении будуарно-алтарных интриг. Нет, такой жизни Никон вовсе не хотел…