Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести

«Представляю, — говорил он, — если бы Христа вот так же наряжали, как капусту. Ха-ха! А апостолы бы бегали с подносами, давая друг дружке тумаков из-за того, кому нести саккос, кому омофор, кому митру. Вот если бы митра внутри имела терновый венец, а панагия весила этак пудика два. Надел бы святый владыко все это на свою бренную плоть, и кровавый пот так и заструился бы по его лицу… А то водят архиерея туда-сюда, одевают, раздевают, как куклу — сплошной пафос и магизм. Как в нас еще Господь камни с неба не побросал за эту оперетту языческую. Хотя, какая это оперетта, это трагедия. В обряд, а не в Бога веруем».

Слушая отца Бориса, Никон оставался совершенно спокойным. Он знал, что настоятель имеет «зуб» на архиерея за украденную митру. Богослужение шло своим чередом. Перед евхаристическим каноном протодьякон вывел Никона из алтаря, поставил перед Царскими вратами и загудел: «Повели преосвященнейший владыко». «Бог повелит», — капризно крикнул архиерей и уселся на раздвижной стул по левую сторону престола. Никона завели в Царские врата, три раза он обходил престол, целовал четыре его угла, затем кланялся в ноги архиерею, целуя его руку и край омофора. Протодьякон властно таскал не чувствующего своих ног Никона по алтарю, больно хватая его за загривок, как щенка, и грубо тыкая его лицом то в край престола, то в ноги архиерея. Наконец, настал момент, когда Никона поставили на колени, епископ Никандр положил на его голову свои руки и все тем же капризным гнусавым режущим, как лесопилка, голосом начал произносить молитву рукоположения в священники: «Божественная благодать всегда немощная врачующая и оскудевающие восполняющая да пророчествует тебя благоговейнейший иеродьякон Никон…»

Никон чувствовал, как что-то странное происходит с ним в эти торжественные секунды. Колючий комок, подобный неразжеванному черствому сухарю, оцарапал его горло, пищевод, желудок. Потом Иоанн почувствовал нарастающий жар в голове и увидел свет, но не тот восточно-поэтичный «свете тихий», о котором пелось и читалось в молитвах, а другой, хаотичный, танцующий, похожий на отблеск кого-то, чьей сутью была взрывная волна движения. Этот свет отчаянно падал в темную бездну материи, дробя в алмазную пыль временные сгустки, запекшиеся на ее ранах. Он метался, вился, вызолачивал сердечный ритм, дыхание, студенел драгоценными тромбами в венах. Он стискивал внутренности до невыносимой боли, вскипал, доходя до горла, густым терпким вином. Он хлюпал под копытами абасидских конниц и сапогами римских легионеров, рифмуя твердую воинскую поступь тяжеловесным гекзаметром. Он лип к небу, воде, огню, земле, к живым и мертвым тварям. Он жил всегда, везде и во всем, начиная от мутной слюны смертоносного яда, стекающей с челюсти паука, до великих бездонных океанов. Сейчас вся полнота света пребывала в худом монашеском теле Никона.

Он не помнил, как его подняли с колен, как архиерей, громко восклицая греческое «аксиос», надевал на него священническое облачение, крест, давал ему краткое архипастырское наставление. Очнулся Никон только в тот момент, когда ему вместе с другими священнослужителями необходимо было совершить причастие.

По окончании литургии все собрались в находящейся под спудом храма уютной трапезной «попить чаю». «Архиерейское чаепитие» продолжалось, как правило, несколько часов, сопровождаясь сытной мясной «закуской» и возлиянием водки. Несмотря на революцию, голод, продразверстку, здесь все оставалось по-прежнему, как в старой доброй России: тройная уха из стерляди, запеченный осетр, начиненный ореховой пастой и зеленью, молочные поросята с кашей, пироги, соленья, многочисленные закуски, сделанные по заграничным рецептам, водка в больших фарфоровых чайниках.

Для владыки из «Метрополя» доставили несколько бутылок французского вина. Также ему подали особый деликатес — запеченную страусиную ногу. Сидящий рядом с Никоном священник, хихикая в свою окладистую бороду, рассказывал, что отец Борис, видимо, имеет знакомство в зоопарке, иначе, откуда в революционной Москве страусиная нога? Не иначе, как страус с голодухи помер, вот его высокопреосвященнейшему и подали!

После горячего отец Борис предложил тост за правящего архиерея. «Ваше преосвященство, дорогой владыко! — начал он елейным голосом — В немом благоговении и благодарности мы, недостойные Ваши чада, припадаем к Вашим святительским стопам, усердно моля Господа о даровании Вам многих и благих лет жизни. Как мудрый кормчий Вы ведете вверенный Вам корабль нашей епархии через бурю житейских треволнений к тихой гавани духовного благоденствия. Не жалея никаких сил, а порой и преступая меру человеческих возможностей, Вы ревностно стоите на страже нашей веры, оберегая ее от ересей и соблазнов. Следуя словам апостола Павла „всякая власть от Бога“, Вы учите нас почитать не только наше священноначалие, стяжавшее во всей своей полноте образ Христов, но и власть предержащих, кои по Божьей воле ныне ведут нас к обществу всеобщего равенства и братства…»