Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести

— Знаю. Знаю, — угрюмо ответил я. — Я бы тоже отсюда уехал, но не знаю куда.

Мне вспомнилось, как недавно я был свидетелем разгрома китайской забегаловки. Молодежь, вооруженная бейсбольными битами, разнесла ее в считанные минуты. Тогда я тоже сбежал, хотя догадывался, что в забегаловке были люди, которым, быть может, требуется помощь…

«Нет, отсюда нужно бежать, — чувствуя прилив сил, подумал я, — как всегда — бежать, бежать, бежать». Бежать, сломя голову, не видя цели и смысла, сжигая за собой мосты. Смысл моей жизни свелся только к одной цели — бегству. Пророк Иона ведь тоже убегал от Бога, и — ничего! Когда-то в России существовала такая старообрядческая секта «бегуны». Они не имели паспортов, считали, что миром правит Антихрист, и проводили жизнь в постоянных бегах от всего: от властей, от земных удовольствий, от храмовой обрядности, от томления по Богу. Их семеряжный Исус не был антично-метафизическим богом, в царских порфирах, он не восседал на золотом аполлоническом троне по правую руку Отца. Он постоянно бежал, был беззуб, землист лицом, нечесан, месил грязь дорог заскорузлыми грубыми пятками, спал урывками на чердаках и в сараях, пил из луж, попрошайничал, страдал от голода и холода и никогда не останавливался, ибо покой смертелен; он приземист, выбелен, украшен венком выцветших бумажных роз, он синюшен, связан марлей и пахнет деревенскими похоронами… Да, да, пусть так. Но Иисус никогда не убегал от страдающего ближнего.

Войдя в свою студию, я обнаружил страшный бардак. Сатша и Нора устроили погром в отместку за вчерашний скандал. Они разбили мой стареньки телевизор, порезали вещи, но, самое страшное, раскурочили отверткой мою фотокамеру. На полу, как всегда, валялась записка «Убирайся ко всем чертям! Иначе мы сдадим тебя в полицию!» Я спокойно навел порядок, помыл уцелевшую посуду, набрал ведро воды и пошел по обыкновению драить общественную лестницу. Я твердо решил идти на улицу «Шато 54». Хватит, так больше жить нельзя. Нужно начинать все заново.

Признаюсь: Париж был ошибкой, испытанием не по моим зубам. Этот жрец соблазнил меня роскошным цинизмом, опьяняющей вульгарностью, пыльными бутылками вина, юными путанами, спиритическим флиртом с давно и безвозвратно минувшим. В парках, полных средневековой прохлады, в кладбищенских садах наслаждений среди лилий и роз он развел смрадное кострище моей совести. С фанатизмом праведника он заставил меня рассказать ему все, как на духу, исповедоваться не только в фактах, но и в видениях, снах, в не передаваемых убогими словесными формами тонкостях греховной чувственности, о которой я давно уже позабыл. Но Париж не простил меня, не прошептал над моей головой спасительное: «Властию, данною мне от Бога, прощаю и разрешаю тебя, чадо, от всех грехов твоих…» Мои рассказы раздразнили, возбудили его, и он изнасиловал мою душу и выбросил подыхать туда, где другие живут долго и счастливо.

Улица «Шато 54», куда меня пригласили для собеседования, находилась на Монпарнасе. Я быстро отыскал невзрачный трехэтажный особняк и нервно надавил на медный сосок старого механического звонка у парадной. Признаюсь честно, я был обескуражен и немного подавлен. Еще вчера воображение рисовало мне образ архитектурного зверя, вылезшего из апокалипсических вод высокой науки: стекло, бетон, мрамор, черви коридоров, выкрашенные ледяным галогеном в медицински стерильную синь, кожаные диваны, охраняемые сытыми фикусами, портреты ученых, дьявольская мазня психов, наконец… но только не это! Феерический храм разума оказался серым викторианским каменным сундуком. Здесь могло быть что угодно: адвокатская контора, муниципальная баня, клуб «пьющих сперму» из эротической поэмы Десноса «Свобода или любовь»… Да все, что угодно, только не «Институт эволюции мозга».

Я шел по протертым стариковским шарканьем дорожкам, рассматривал акварели с приевшимися видами Венеции, висевшие на облезлых коричневых стенах. Некрасивая девушка-секретарша, учтиво обнажая красные десны с кривыми лошадиными зубами, несла мне какую-то чушь о Жаке Превере, Иве Танги и других «сюрреалистических патриархах», организовавших восемьдесят лет назад в этом доме тайную ложу «Лента излишеств» или так называемое «Братство с улицы Шато». Они собирались здесь по четвергам и совершали мессы, пользуясь для причастия анисовой водкой, так как абсент был тогда уже запрещен.

Меня радушно приветствовал улыбчивый молодой человек яркой артистической внешности. Его жесты были манерны и развязаны, а речь благоухала, как сливочный камамбер, вкрадчивой софийской лживостью, свойственной священникам и психиатрам. Он представил меня еще двум персонам, находящимся в кабинете: статному пожилому красавцу французу и угловатой девушке американке.