Людвик Ашкенази - Детские этюды

И сын посадил воробья на пластинку с «Ноктюрном» Рахманинова. Никто не сопротивлялся — ни мы, ни воробей.

Когда «Ноктюрн» кончился, воробей вдруг поднял головку и тихонько, совсем тихонько прочирикал:

— Ди, ди, ди, ди, ди…

Это он говорил нам спасибо.

С того дня он очень полюбил кататься на граммофонных пластинках, стал пить воду и крылышко начало заживать. Однажды весенним днём мы раскрыли окно, и он улетел. И мы иногда очень жалеем, что он улетел, потому что как раз вчера мы купили долгоиграющую пластинку и всё думали — с каким удовольствием он бы на ней покатался.

Но он уже не вспоминает о нас и, наверно, нашёл себе где-нибудь подружку.

Однажды утром мы поняли, что уже весна.

Деревья на площади стояли ещё голые, но их кроны окутались лёгкой, почти невидимой дымкой — неясный весенний ореол, намёк на будущую зелень. Ветер в тот день был мягкий и тёплый, воробьи нахальные, а кошку Ярмилу заметили в обществе чёрного кота.

Мы и решили — пойдём в парк Ригера, может, увидим белку. Захватили с собой два ореха — если не встретим белку, сами съедим.

Гуляем мы, гуляем, перепрыгиваем через солнышко в лужах — было мартовское воскресенье.

Вдруг на дорожке появилась женщина с детской коляской. На голове у неё был жёлтый платок, а шубка ещё зимняя. Каждую минуту она наклонялась к своему ребёночку, — видно, им было о чём поговорить.

Когда мы поравнялись, женщина подняла голову, и мы сразу узнали друг друга. Ведь мы старые знакомые, ну конечно! А сколько лет не виделись — окинешь взглядом это время, так словно в колодец заглянул: что-то отразится, мелькнёт в глубине — и сейчас же расплывётся…

— Здравствуй, — говорю я, — на солнышко вышла, Элишка?

— Да, — отвечает она, — на солнышко… Мы тут недалеко живём, на Римской улице.

А в коляске лежала девочка, маленькая, как птичка, розовенькая, нежная.

— Что же ты поделываешь, Элишка?

— Ничего, — говорит она, — вышла замуж. А у тебя мальчик?

— Подумать только, — говорю, — ты всё ещё носишь тот жёлтый платок?

— Это уже другой, — отвечает она. — Сколько я за эти годы платков переменила…

Потом мы долго молчали.

— А как ты? — спросила она наконец. — Я тебя едва узнала.

В эту минуту с ветки на нас посмотрела белка. Она смирно сидела на задних лапках, будто ничему на свете не удивлялась.

— Скорее, папа, — сказал мой сын, — где наши орехи?

Но пока мы их нашли, белка убежала — она была не совсем ручная.

Элишка сказала, что и ей пора.

— Ну, — вздохнула она, — надо идти, не буду тебя задерживать. Мне ещё обед готовить, а вечером мы пойдём в кино…

— Подожди, Элишка, — говорю, — куда ты спешишь? А помнишь, как мы вместе смотрели на реку? И на берегу росли деревья, как здесь… Ещё голые…

Элишка очень удивилась:

— Деревья? Какие деревья?

Нет, ей в самом деле пора идти, а то не успеет всё переделать.

Мы ещё оглянулись друг на друга: как знать, когда мы снова увидимся.

Мы остались вдвоём.

— Ну вот, какой ты, — сказал Человечек. — Говоришь, говоришь, а белка удрала… И кто это вообще?

— Это — первая любовь, — ответил я.

И сын начал спрашивать, что такое первая любовь и почему она бывает… И зачем…

Межпланетная ракета была порождена необходимостью.

Рано утром сын приходит ко мне в постель слушать сказки.

Это не всегда приятно, особенно по воскресеньям. В воскресенье часы идут медленнее, и люди отсыпаются.

Поэтому в то воскресенье мне не хотелось рассказывать сказку.

Даль моих мыслей была затуманена, голову не оторвать от подушки, и Человечек в голубой пижаме явился некстати.

— С добрым утром!

— С добрым утром…

Я попытался стряхнуть сон.

— Папа, — говорит он, — расскажи мне сказочку…

Просьба звучала серьёзно.

Тогда-то и родилась мысль о межпланетной ракете.

Это была спасительная выдумка. Космические просторы необозримы, можно путешествовать бесконечно. В межпланетной ракете можно даже спать; вы спите, а звёздная пыль так и проносится мимо…

Положительно, идея космического корабля была плодотворной.

— Давай играть в межпланетную ракету, — говорю я. — Слетаем на Луну, потом на звёзды… Я буду оставаться в ракете, а ты — ходить на разведку.

«Ладно, — думаю, — ты пойдёшь, а я тем временем всхрапну в ракете».