Крис Клив - Однажды на берегу океана

Поймет ли мой сын, что именно так все было с его отцом? «У меня волоски на руках встали торчком, Бэтмен, но на мне держался дом. Мне и в голову не приходило, что он в самом деле собирается это сделать ».

Чарли еще спал. Эндрю снял трубку в кабинете, поспешно, чтобы звонки не разбудили нашего сына. Голос у Эндрю сразу стал взволнованный. Я все хорошо слышала из спальни. «Просто оставьте меня в покое, — сказал он. — Это случилось черт знает как давно, и я ни в чем не виноват ».

Беда была в том, что на самом деле мой муж в это не верил.

Я встала, вошла в кабинет и увидела, что Эндрю плачет. Я спросила его, кто звонил, но он не сказал. А потом, поскольку мы оба проснулись, а Чарли еще спал, мы занялись любовью. Порой это с нами случалось. Я больше делала это для Эндрю, чем для себя, на самом деле. К этому времени наш брак стал чем-то техническим, вроде выпускания воздуха из батарей парового отопления. Одним из домашних дел. Я не знаю — правда, до сих пор не знаю, — какие ужасные вещи могут произойти, если кто-то вовремя не выпустит воздух из батарей. Но чувствую, что это нечто такое, о чем лучше не знать предусмотрительной женщине.

Мы не сказали друг другу ни слова. Я повела Эндрю в спальню, и мы легли на кровать, стоявшую под высокими георгианскими окнами, закрытыми желтыми шелковыми шторами. Шторы были украшены вышивкой в виде бледной листвы. В этой листве прятались птицы. Они молчали и словно бы нас осуждали. В Кингстоне-на-Темзе было ясное майское утро, но сквозь шторы проникал темный, ярко-шафрановый свет. Он был лихорадочный, какой-то почти малярийный. Стены спальни были желтыми и цвета охры. А кабинет Эндрю, от которого спальню отделяла скрипучая лестничная площадка, был белым — наверное, это был цвет чистых листов бумаги. Оттуда я увела его после ужасного телефонного звонка. Склонившись над его плечом, я прочла несколько слов из его колонки. Он не спал всю ночь — готовил статью о Ближнем Востоке, регионе, где он никогда не бывал, по которому не был специалистом. Было лето две тысячи седьмого года, и мой сын сражался с Пингвином и Паффином, а моя страна воевала с Ираком и Ираном, а мой муж формировал общественное мнение. Это было лето, когда никто не снимал маскарадные костюмы.

Я увела мужа от телефона. Я повела его в спальню, взявшись за крученый пояс его халата, потому что где-то прочла, что такое мое поведение должно его возбудить. Я уложила его на кровать.

Я помню, как Эндрю двигался внутри меня. Будто часы, у которых ослабла пружина. Я притянула к себе его голову, посмотрела в его глаза и прошептала: «О боже, Эндрю, ты нездоров?» Муж не ответил. Он только зажмурился, а из глаз его текли слезы, и мы стали двигаться быстрее и тихо стонать, и эти звуки сливались в наш общий стон, наполненный отчаянием.

Эта маленькая трагедия разбудила сына, который привык сражаться со злом более масштабно и прямолинейно. Я открыла глаза и увидела Чарли, стоящего на пороге спальни и глядящего на нас через маленькие миндалевидные прорези в маске летучей мыши.

— Вы сражайтесь со злюками, мамочка?

— Сражаетесь, Чарли. Не «сражайтесь», а «сражаетесь».

— Сражаетесь?

— Да, Бэтмен. Именно этим мы занимаемся.

Я улыбнулась сыну. Мне было интересно, что он скажет дальше.

Он сказал:

— Кто-то покакил в мой костюм, мамочка.

— Покакал, Чарли.

— Да. Очень-очень сильно покакал.

— О, Бэтмен. Ты правда покакал в свой костюм?

Бэтмен покачал головой. Его ушки летучей мыши закачались.

— Не я покакил. Это Паффин.

— Ты хочешь мне сказать, что Паффин пришел ночью и покакал в твой костюм?

Бэтмен торжественно кивнул. И только в этот момент я заметила, что он в маске и плаще, но без комбинезона. Он протянул мне комбинезон, чтобы я посмотрела. Что-то вывалилось и упало на ковер. Запах распространился неописуемый. Я села на кровати и увидела несколько какашек, лежащих на ковре. След тянулся от двери. Где-то внутри меня проснулась девочка, получавшая в школе отметки «А» по биологии, и я с эмпирической заинтересованностью обнаружила, что какашки находятся во многих местах: на ладошках Бэтмена, на дверном косяке, на стене у двери, на моем радиобудильнике и, конечно, на костюме летучей мыши. Все вокруг было перепачкано какашками моего сына. Его руки. Его лицо. Даже желто-черный символ летучей мыши на грудной части комбинезона. Я попыталась поверить, что это помет Паффина, но у меня не получилось. Это был помет летучей мыши.