Иосиф Гольман - Счастье бывает разным

А дед сказал следующее: не может даже выдающийся боксер стать чемпионом, если ему чертовски не хочется делать больно сопернику.

Ни больше ни меньше.

Дальше уже было не так интересно. Не революционно. Просто информация к отчету, так сказать.

Все папулины победы — а они, разумеется, имели место, иначе бы камээса не получил — были по очкам. Нокаутом он выиграл один-единственный бой. И то — почти вынужденно: соперник был не слишком техничен, зато быковат и сильный боец, отличный панчер. Кроме того, любовь к окружающему миру и жалость к партнерам на ринге точно не мешали ему боксировать.

В итоге Вовчик в первом же раунде получил обиднейшее рассечение, причем не в результате честного попадания перчаткой, а после бессовестного бодания головой.

Соперник заработал предупреждение, с него сняли два очка, но по очкам Вовчик вчистую выиграл бы и без этого.

А тот рациональный парнишка стал яростно целить в и без того обильно кровившую бровь. Уходить же стало труднее, так как глаз заливало, а без бинокулярного зрения дистанцию точно не определить.

Рефери дважды за раунд останавливал бой, подзывая врача. Тот осматривал, протирал, охлаждал рану, качал головой, но поединок пока не прекращал.

В перерыве Виктор Иванович простым русским языком объяснил Вовчику, кто он есть, а главное — кем он станет: и сегодня на ринге, и завтра, и вообще. Если, конечно, не прекратит танцевать и не начнет драться.

Вовчик только улыбался.

Может, ему и в самом деле было без разницы.

Хотя вряд ли, в этом случае проще было сразу пойти в бальные танцы, у него бы тоже точно получилось.

А бычок во втором раунде решил повторить успех и снова попытался войти в клинч и боднуть головой. Далее Вовчик все сделал на автомате: шаг назад, полшага влево и — классическая двойка, причем вторая перчатка вошла в цель буквально через доли секунды после первой.

Второй удар был абсолютно акцентированный, в него вошли не только годы тренировок, но и бессознательная ярость от боли, обиды, вкуса и запаха собственной крови.

Бычок упал не сразу, секунду-две пошатался. Потом — рухнул.

С ринга его унесли под вой осчастливленной толпы.

Вовчик же был близок к панике и моральному самоуничтожению.

Старый тренер с минуту подумал и принял до сих пор обидное решение: пусть погибнет чемпион, но останется хороший мальчишка. Они даже вместе съездили навестить поверженного бычка. Тот очень удивился: не ожидал таких нежностей, тем более что сломанная переносица и вывих нижней челюсти — обычные атрибуты жизни боксера. Так же, как и несколько сопутствующих карьере сотрясений мозга.

Вот такую историю услышала Майка в доме своего фитнес-тренера.

И если уж совсем честно, то по размышлении она не особо много добавила в папулин портрет.

Разве что несколько штрихов.

На набережной ярко светило солнце. По воде бегали катера и паромы, мерно ходили крупные суда.

На табло высветилось, что сейчас уйдет паром на другую сторону залива. Можно было бесплатно прокатиться, Манхэттен — остров, и, чтобы разгрузить мосты и тоннели, власти придумали такую завлекаловку. Дополнительное удовольствие — во время рейса паром пройдет мимо статуи Свободы, позеленевшей от времени и визуально уменьшившейся в размерах на фоне манхэттенских и нью-джерсийских небоскребов, но по-прежнему притягательной для туристов.

Майка подумала и на паром не пошла. Здесь было намного приятнее: солнце, яркая толпа, чайки, огромные и действительно белокрылые. Оказывается, это и есть знаменитые альбатросы, если источник информации — местная девчонка из их университета — ничего не перепутала.

Впрочем, гордые альбатросы предпочитали вместо дальних полетов питаться здесь же, неподалеку, благо ресторанов на берегу хватало, да и судов с отдыхающими тоже было немало.

Вообще полгорода представляло из себя пристань.

А приставало к берегу самое разное: от яхт, паромов и элегантных пассажирских лайнеров до огромных грязно-ржавых сухогрузов и даже гигантского авианосца. Последний по совместительству был музеем. Майка еще до него не добралась, но обязательно доберется: уж больно нестандартен был вид этой серой громады, нависшей над берегом.

Очень ей здесь, у океана, нравилось, не то что около ее американского дома.

Сама она жила в Бронксе, час на метро отсюда, и там был совсем другой Нью-Йорк.

Без небоскребов, без праздношатающихся красивых толп.

Маленькие, как правило, двухэтажные, домишки стояли правильными квадратами, образуя стрит и авеню. Между ними были еще безымянные проезды, по которым пробирались к своим гаражам владельцы домиков, а в случае нужды — подъезжали амбулансы и пожарные машины.