Эмилиян Станев - Тырновская царица

Удивленный, очарованный, он застыл на месте. Чуть сдвинутая назад шляпа придавала ему залихватский вид. Опершись на трость, он разглядывал спящую так, словно видел впервые. В выражении ее лица он уловил печаль — казалось, эта женщина еще не испытала истинной страсти, и это особенно ясно читалось по горестно опущенным уголкам слегка приоткрытых губ. Кровь застучала у него в висках, и он поспешил отвести взгляд от тонкой талии и стройных бедер, натянувших ткань платья. Ему почудилось, что лежавшая перед ним красавица потеряла лучшие годы жизни, брошенная и забытая, и ему захотелось ее приласкать. Чтобы положить конец искушению, он постучал тростью об пол. Марина вздрогнула, розовое облачко набежало на ее лицо, засветившееся милой, виноватой улыбкой.

— Как же это я уснула, — проговорила она, торопливо поправив волосы и принимая у него из рук шляпу и трость.

— Ты не жди меня, когда я задерживаюсь, — сказал он.

— А как же я лампу оставлю? Еще пожар случится…

Она подняла на него глаза и впервые увидела, что он смотрит на нее как на женщину.

Когда ее шаги затихли внизу, доктор разделся и лег на свое удобное ложе, пытаясь мысленно вернуться к ужину у судьи. Потом встал, налил себе большую рюмку коньяку и выпил ее одним духом. Прежде, чем алкоголь подействовал, из ущелья донесся унылый крик филина. В этом крике угадывалось глухое, подавленное страдание, словно птица испытывала такую же неутолимую страсть, тоску и неясную боль, что и он сам…

Всю неделю доктор был хмур и раздражителен, подолгу засиживался дома за обедом и невольно следил за каждым движением Марины. Она спала теперь в кабинете, и ночи стали для него мучением. Ему казалось, что над ним витает дикая, безысходная неизбежность, грозящая запачкать его и унизить, что он уже не управляет собой… По вечерам он нарочно допоздна задерживался в кофейне за бильярдом и возвращался домой с чувством вины и отвращения к себе. Так прошло шесть дней, наступило воскресенье.

На сей раз он поехал на охоту со всей компанией, потому что надоело выслушивать упреки, да и хотелось похвастаться своими охотничьими успехами. На виноградники бог весть откуда забрела косуля, и вечером ее шкура висела на двери «Турина», собрав толпу зевак, а в пивной шел настоящий пир, затянувшийся до глубокой ночи. Когда возбуждение от удачной охоты улеглось и все разошлись по домам, доктор Старирадев остался один. В тот вечер он пил больше обычного. Выйдя из «Турина», он еще немного постоял на пороге. Тело ныло от накопившейся за день усталости, отяжелело от зноя залитых солнцем лугов, словно оно вобрало в себя и ядовитую сладость трав, по которым он ступал, и неотразимую суровость самой земли, и ее бесцеремонную власть, а неотступная мысль о том, что дома его ждет молодая красивая женщина, которая, возможно, желает его так же, как желает ее он, добавила к опьянению алкоголем и охотой новую волну хмеля.

Он отпер входную дверь и оглянулся на каморку бабки Винтии, желая убедиться в том, что старуха спит. Услыхал шипенье колонки в ванной, ощутил запах прогоревших дров, раскаленного железа и горячего пара, поднялся наверх, неслышно ступая по лестнице пыльными сапогами, и в открытую дверь кабинета увидел Марину. Она сидела на кушетке с вязаньем в руках — явно ждала его.

— Вы задержались, и я подбросила в колонку дров. Ванна готова, — сказала она, положив свое вязанье на стул.

Он посмотрел на нес долгим взглядом, и она смутилась от режущего блеска его глаз.

— А ты искупалась?

— Да, мы обе искупались. А потом бабушка Винтия легла.

Он опустился на кушетку так быстро и решительно» что она не успела и повернуться.

— Убери сапоги. — Он стянул их с ног и швырнул на пол. — И можешь идти спать.

— Белье у вас на кровати, — сказала она, нагибаясь за сапогами.

Доктор увидел у самых своих колен ее голову, крепкую белую шею, тяжелый узел каштановых волос, полные плечи и, сознавая, что более не в силах ни владеть собой, ни подумать о последствиях, подхватил ее под руки, поднял и с силой притянул к себе. На миг перед ним мелькнули ее глаза — скорее удивленные, нежели испуганные, затянутые влажной синевой, — он услыхал ее голос: «Что вы делаете, господин доктор?»

Тело ее отяжелело, и он повалил ее на кушетку.

После ванны он провел с Мариной всю ночь. И с тех пор доктор Старирадев стал жить со своей прислугой, хоть его и колола мысль о том, что он ведет себя недостойно. Однако уколы эти с каждым днем становились все менее болезненными, и к концу осени он стал смотреть на свою связь с Мариной, как на естественную и ни к чему не обязывавшую близость, которую в нужную минуту всегда можно оборвать, как это уже не раз бывало у него с другими случайно встреченными женщинами…