Эмилиян Станев - Когда иней тает

Узкий серп декабрьского месяца, просвечивая сквозь тонкую пелену облаков, давал возможность хорошо видеть предметы на снегу. Морозная ночь одевала в эту пору кусты нежными цветочками инея. Время от времени холодное молчание вдруг нарушалось треском сука, обломившегося под тяжестью снега. Нигде не слышно шума воды. Гора похожа на громадный корабль, затертый льдами и окруженный туманом. Понурившиеся по ту сторону долины леса напоминали большие льдины.

Я терпеливо сидел на пне, положив ружье на колени. чтоб было наготове, и напряженно всматривался в предметы под горой. Так прошел час, а то и больше.

Вдруг под скалой послышался легкий шум. Заскрипел снег. Внизу промелькнула маленькая тень. Животное пробежало быстро, притаилось за деревьями, потом показалось опять — крохотное, бесшумное, словно темное пятно в белых сумерках.

Я вскинул ружье, тень замерла; я был уверен, что это заяц.

Когда черная линия ружейных стволов коснулась цели, я нажал спуск. Красное пламя выстрела блеснуло перед моими глазами, гром наполнил ложбины и широко разлился по уснувшим белым лесам. Под скалой что-то глухо стукнуло, словно какое-то тело ударилось о дерево. Тень на снегу пропала.

Немного подождав и стараясь не терять животное из виду, я спустился со скалы и, увязая по грудь в снегу, дошел до того места, где оно остановилось. Там лежал свалившийся от старости бук. Из-за него торчала пара длинных ног…

Помимо своей воли я, в уверенности, что убил зайца, застрелил серну. Ничего не поделаешь. Я взял ее за ноги, которые вздрогнули в последний раз, и потащил наверх, к сторожке. Тащил, может быть, целый час* Взвалю себе на плечи и пронесу пять-шесть метров, потом опущу на снег и сяду отдыхать. Наконец, обливаясь потом, внес-таки в сторожку. К счастью, капитан Негро еще не спал. Мы положили ее на два стула. В свете лампы спина ее блеснула медно-красным отливом. Великолепное тело линиями своими напоминало тело красивой женщины. В прекрасных глазах еще виднелась жизненная влага, словно они еще созерцали холодную декабрьскую ночь, стоявшую на дворе. Голова серны свисала со стула, и одна передняя нога была слегка согнута, как будто застыв в незаконченном прыжке.

— Опять коза спаслась. Опять суждено ей жить. Вот везет животному! — осклабился капитан Негро, чрезвычайно довольный результатом охоты, обеспечившей нас обоих вкусным мясным столом на целый месяц.

Держа лампу в одной руке и похлопывая по спине серны другой, капитан неожиданно вздрогнул, наклонился и осмотрел уши убитого животного. Лицо его стало мрачным, и он закричал сердито:

— Что ты наделал? Ты убил нашу Мирку! Погляди ухо… Бедняга! Все вертелась около сторожки…

Правое ухо серны в верхнем краю было рассечено. Эту метку сделал в свое время капитан Негро.

В самом деле, это была Мирка. Я тоже узнал ее. Не было другой серны, как она, — такой крупной, с такой шерстью, чей теплый и благородный цвет напоминал отражение огня на старой неполированной меди. Мех был ровный и густой, как бархат, а пепельно-серое горло — светлей, чем у других серн.

В сторожке воцарилась скорбная тишина, словно в коридоре лежала не убитая серна, а мертвая красавица. Капитан Негро время от времени ходил смотреть на нее и корил меня.

В конце концов мы примирились с фактом. Голод оказался сильней всяких сентиментальных соображений. Я долго думал об участи бедного животного. В эти тяжелые дни Мирка вернулась к нам, но не решилась, подобно Маю, искать приюта и пищи в сторожке. Наверно, она бродила вокруг, ходила даже по двору, но снег засыпал ее следы, и мы ничего не заметили. Кончилось тем, что она спасла нас от голода, невольно принеся себя в жертву.

Два дня дул сильный северо-восточный ветер. Он очистил небо от туч, сковал льдом последние ручьи и свалил весь снег с деревьев. Леса стали черные, взъерошенные. Горы гудели, а внизу, на шахтах, жаловались, что ветер вот-вот сорвет крыши.

Но на третий день мы проснулись прекрасным солнечным утром. Снег сверкал, здесь синеватый, там фиолетовый, далеко-далеко на севере были видны равнины, а леса стояли убранные в жемчуг. Ледяные кристаллики и иней блестели как алмазы на каждом сучке. На темном фоне больших лесов все эти драгоценности приобрели особенный пепельно-лиловый оттенок. Какое это было утро! Тихий и безмолвный стоял вековой лес, ни ветка не шевелилась, словно боясь разрушить свое убранство. Как сахар, лежал среди деревьев снег, а наверху сияло головокружительно чистое, прекрасное небо, с которого лилась ласковая синева. Такие декабрьские утра в горах на редкость. Тогда чувствуешь на щеках своих легкое веяние южного ветра, прилетевшего с моря в ледяные владения зимы, и какая-то смутная надежда и радость наполняют душу, будто уже идет весна. Обильный свет словно опьяняет тебя, разжигает в тебе безумную жажду жизни и радости…