Эмилиян Станев - Когда иней тает

Поляна перед сторожкой как будто уменьшилась — расстояния стали казаться короче, особенно в полуденные часы, когда в тишине было слышно жужжание мух. В неподвижном воздухе поблескивали нитки паутины. Остро пахли опавшие листья чем-то сладким, умирающим. Грустно было смотреть на обнаженные листопадом леса, озаренные слабым ноябрьским солнцем. Каждый уголок напоминал об ушедшем лете, о весне, и ты невольно начинал мурлыкать про себя какую-нибудь элегическую мелодию.

Порой вдалеке слышался заливистый гон охотничьих собак, и лай их доходил сюда печальной песней — то усиливающейся, как плач, то затихающей, как вздох. Над нами висело прекрасное голубое небо, громко, пронзительно кричал черный дятел, и в тишине слышалось трепетание его крыльев, пчела билась в окно сторожки, а вокруг, куда ни кинешь взгляд, всюду медная листва и там-сям среди нее зеленеют кусты ежевики. Под толстым ковром листьев еле слышится журчание какого-нибудь ручейка, чьи воды просачиваются темно-красной полосой, то исчезающей, то вновь появляющейся. Далеко к северу, на равнине, сереют сжатые поля, повитые тонкой молочной пеленой.

Зайдет в сторожку какой-нибудь углекоп, идущий неприметными тропами из своего шалаша, с въевшимися черными пятнами угольной пыли вокруг глаз, в грубой одежде домотканого сукна. У него большая сумка, палка и резиновые постолы, купленные в лавочке на шахтах. Попросит напиться и с жадностью схватит наш глиняный кувшин. Потом утрет рот ладонью, скинет кепку и сядет отдохнуть у большого круглого стола перед домом, посеревшего от солнца и дождя. Говорит он мало и как-то рассеянно и все озирается по сторонам, словно завороженный усталостью и тишиной горы.

В другой раз придет дровосек со страшным, тяжелым топором, с рваной сумкой через плечо, в которой у него ржаной черный хлеб, твердый как камень, да кусок соленого сала. Или лесник в оборванной выцветшей форме и потемневшей от пота фуражке. И у каждого свой запах — поля и леса, дегтя, угля. Мы оживлялись, начинали жадно расспрашивать о том о сем, потчевали гостя ракией и смотрели ему вслед, пока он не исчезал в вековом лесу.

В один из таких тихих и теплых предобеденных часов капитан Негро, поглядев в окно, воскликнул:

— Вот так штука! К нам гости.

По дороге, отходившей от шоссе в нашу сторону, медленно двигалась пролетка, полная седоков. Издали, среди леса, она казалась ползущим жуком. Кучер понукал лошадей, и голос его гулко разносился по лесу.

Мы пошли встречать гостей.

Пролетка остановилась возле поляны: выше подняться она не могла. Из нее с усилием вылез околийский врач; оглянулся по сторонам, набрал воздуху в легкие и хрипло гикнул, так что усталые лошади вздрогнули и навострили уши. За ним вылез смугловатый полный брюнет с низким лбом и сильно развитыми, угловато выступающими челюстями. Третий гость был высокий, светловолосый, с красным лицом, говорившим о любви к выпивке и бражничеству.

— Как дела, капитан? — воскликнул доктор, хлопнув моего друга по плечу.

— Здравствуй, доктор! — с воодушевлением ответил капитан Негро.

Из коляски вынули две большие оплетенные бутыли, в которых звонко плескалось вино, успевшее уже окрасить пробки из кукурузных початков, потом корзину с провизией, несколько бутылок ракии, кусок вяленого мяса и сырое мясо, завернутое в платок.

Гости попросили расстелить им на поляне одеяло. Господин с мощными челюстями растянулся на нем животом вверх, надвинул на глаза шапку — от солнца — и блаженно зачмокал. Светловолосый спутник последовал его примеру, а околийский врач сел возле них по-турецки, снова гикнул, выразив этим свой восторг, и вдохновенно воскликнул:

— Красота! Вот это называется пейзаж!

Капитан Негро тотчас распорядился напитками и провизией. Он велел извозчику отнести бутылки к источнику, чтоб они там охладились, и развести на опушке костер. Извозчик, человек пожилой, седоватый и молчаливый, занялся этим делом с мрачной покорностью.

Не прошло двадцати минут с тех пор, как наши гости устроились на одеяле, и на дороге показался еще один человек. Он шел не спеша, но споро, сдвинув круглую шляпу на затылок. В одной руке он вертел трость, через другую перекинул пальто. Издали было видно, что у него очень большая голова и широкое, крупное лицо.

— Ишь ты, Тинтер! Но где же его спутник? — удивился капитан.

— Кто это? — спросил я.

— Кассир земельного банка, — сказал извозчик, протирая покрасневшие от дыма глаза.