Эмилиян Станев - Когда иней тает

— Аделанте, батальон! Мае пронто, мае аллегре! [1] Батальон вперед! Скорей, живей! (и с п. Adelante, bataiion! Mas pronto, mas allegre!) — кричал он, размахивая длинным бичом из воловьей жилы. Кричал что есть мочи, с воодушевлением, страшно довольный своей новой профессией.

С этого дня солидные граждане начали его избегать. Черный капитан оказался среди простых и грубых душ, среди мясников, шоферов, прасолов, кладоискателей и т. п. Он разъезжал верхом на Табутамбе по всей околии и за ее пределами, скитался по ярмаркам, торгам, танцевал с продавщицами трикотажа, содержательницами тиров, пьянствовал с бродячими торговцами и рассказывал в корчмах бесконечные истории о своих приключениях под дружный хохот пестрой ярмарочной толпы.

Он уже не произносил английских слов, ни «о'кей», ни «ноу», ни «йес-йес». Этот язык казался ему теперь неподходящим. Болгарский словарь его обогатился множеством турецких, цыганских, блатных и других слов.

Содружество с Каракочем продолжалось два года. Наступил день сведения счетов. Каракоч надел свои старушечьи очки, вынув их из жестяного футляра, открыл измятую, засаленную тетрадь и, произведя сложение и вычитание каких-то непонятных для Черного капитана цифр, с тяжким вздохом вывел внизу «итог».

— Мы потерпели убыток! — совершенно спокойно сказал он. — И большой убыток! Капитала больше нет. Банкроты!

— Ка-а-ак? — сверкнул глазами капитан. — Как убыток? Ведь мы за каждую голову выручали!

— Выручали-то выручали, да так, одну видимость. Ты погляди, что документы говорят, — возразил Каракоч и сунул засаленную тетрадь под нос капитану.

Капитан Негро стал просматривать счета, спрашивал о том, о другом, но в конце концов, не в силах ничего понять, хлопнул Каракоча тетрадью по голове и пошел искать управы у адвокатов.

Процесс тянулся три года пять месяцев и кончился ничем. Оба оказались правы. Каракоч представил в суд длиннющий список сумм, взятых у него капитаном взаймы, рассказал, как его компаньон ел и пил на ярмарках, как сорил деньгами и гулял на торгах, и потребовал, чтобы Черный капитан присягнул, что этого не было. А капитан Негро потребовал, чтобы Каракоч присягнул, что не получил от него весьма внушительной суммы, вложенной как основной капитал в их предприятие. И так как оба присягнули, то каждый со своей стороны доказал, что прав, но ни один не доказал того, что другой в чем-либо виновен.

— Большие негодяи в этом городе! — сказал Черный капитан и перестал ходить на процесс, как его ни уговаривал адвокат, похожий на поседевшую от старости гориллу в очках.

После злополучной торговли скотом «американец» занялся огородничеством. Он узнал, что к западу от города очень много необработанной земли, и решил устроить «овощную ферму».

До осени он не появлялся в городе. Интересовавшиеся его новым начинанием долго ничего не знали о нем. Капитан Негро развел большой огород возле речки. Нанял множество работников, купил лошадей, построил из самана жилые помещения, и дела пошли отлично. Но в конце лета, как раз когда овощи были в превосходном состоянии, глупая речонка, которую петух мог вброд перейти, вздулась от дождей и за какие-нибудь два часа затопила и огород, и сараи, и саманный дом капитана. Лошади утонули в неистово бурных волнах, нахлынувших на «ферму» с ужасным ревом и сметавших все на своем пути.

Капитан Негро со своими работниками еле спасся. Испуганная разыгравшейся стихией Табутамба убежала куда глаза глядят и больше не вернулась, так как ее украли цыгане…

Черный капитан страшно сердился на речушку, так жестоко насмеявшуюся над ним, мореплавателем, исходившим все моря и океаны.

— До сих пор взять в толк не могу, откуда вдруг столько воды, — говорил он потом. — Как может какой-то дождь нагнать таких бед!

Через несколько дней после этого события капитан поселился в шалаше, устроенном наскоро возле разоренной «фермы». Он ходил по вязкому илу, печально глядел на принесенные потоком камни и черные коряги, на исковерканные вербы, на остатки колеса для поливки,' на развалины построек и почесывал затылок. Ему все казалось, будто речушка нарочно подшутила над ним, чтоб доказать, что не следует относиться с презрением к внутренним водам.

Он оставался в шалаше до осени, пока не продал «ферму» за бесценок.

По возвращении в город он стал носить баранью шапку и деревенский полушубок, так что выглядел теперь совсем как обыкновенный ремесленник.

В кафе его встретили с воодушевлением. Там по нем соскучились: некому было развлекать посетителей в перерывах между картами.