Эмилиян Станев - Волчьи ночи

Несколько секунд я целился ей в голову, не решаясь выстрелить. Близость ее взгляда сковывала мою волю. Передо мной было живое существо, в глазах которого я видел тот самый свет души, какой можно увидеть и в наших, человеческих глазах.

Пока я целился, я не дышал и теперь почувствовал, что больше не могу задерживать воздух в груди. Сам того не желая, я вздохнул, жадно втягивая в себя ночную свежесть. Этого оказалось достаточно для того, чтобы выдра скрылась под водой. Запруда мгновенно опустела. Детеныши исчезли так же внезапно, как появились.

Я остался на моей площадке, несколько обескураженный и смущенный собственным поведением. Потом, когда лягушки снова затянули свою меланхолическую песню, я вдруг почувствовал в душе своей необыкновенное спокойствие — такое, какое наступает лишь когда человек счастлив и любит. По дороге домой я посмеивался про себя, весело насвистывал и смотрел на молодой месяц…

Мой товарищ укрылся плащом и лег. Наши собаки мирно спали у погасшего костра. Река полнила ночь успокоительным шепотом. Далеко по равнине разносился лай деревенских собак и тарахтенье запоздалой телеги.

— Да, ночь разнеживает, — сказал я.

— И что в этом плохого? Разнеживает?! Люди часто боятся, как бы их не обвинили в сентиментальности именно в тех случаях, когда они поступают так, как и должны поступать настоящие люди, — ответил мой товарищ. — А ночь не разнеживает. Ночь гнетет нас темнотой. Возвышает же наши души небо…

Охота на следующий день выдалась чудесная.

Утром шесть куропаток забрались в редкий колючий кустарник, росший на склонах лога.

Вокруг, словно дно гигантского сосуда, окруженного со всех сторон теряющимися в дымке зимнего дня горами, лежала равнина. Смерзшийся на большую глубину снег однообразно синел. Равнина, словно ставшая меньше, безнадежно и пустынно леденела под прозрачным, как стекло, небом.

Шесть птиц подняли головы и сквозь черную колючую сетку кустарника с удивлением смотрели на студеную белизну, покрывавшую недавнее жнивье и кукурузные поля, где они выросли. Их маленькие головки, цвет перьев на которых переливался от красноватого до светло — голубого, долго оставались неподвижными. Кроткий испуганный взгляд девичьих глаз был устремлен к далеким почерневшим лесам. Потом они тревожно обернулись назад, к противоположному склону лога, где был небольшой холмик. Посреди него торчал голый вяз. В его ветвях виднелся словно бы ворох сухих листьев.

Время от времени этот клубок вздрагивал и принимал продолговатую форму. В пространство вписывался острый ястребиный профиль. Хищная птица, потеряв терпение, начинала шевелиться.

Она ждала уже два дня.

Куропатки видели, как ястреб, точно сторож, прилетает рано утром, торопясь занять свой пост. Вонзив взгляд в терновник, он алчно следил за каждым движением птиц своими желтыми глазами. Лишь только одна из куропаток пробовала выглянуть из укрытия, он поднимался на ноги и, готовый расправить крылья, весь подавался вперед, словно боялся пропустить нужное мгновение.

Жертвы ястреба тоже следили за ним, но с ужасом. Они сторожко ходили по кустарнику, под защитой его острых колючек, а голод искушал их выйти из убежища на поиски какой-нибудь пищи.

Петух — на его груди коричневое пятно было самым большим и ярким — ни на миг не спускал глаз с ястреба. Время от времени он издавал тихие звуки, предостерегая от неразумного шага какую-нибудь молодую курочку. Эти едва слышные молящие звуки приводили ястреба в волнение. Хищник напрягался, как пружина, которая вот-вот сорвется.

Дни стояли без солнца, не шел и снег. Небо было неподвижным, тихим, холодным и точно навеки собиралось остаться таким. Мертвенностью веяло от застывшей земли. Даже собачий лай не доносился из окрестных сел. Замерзшая живность не осмеливалась издать ни малейшего звука, боясь нарушить суровую тишину земли. Дни приходили нерадостные, холодные и уходили незаметно, оставляя за собой запах ночной стужи. Лишь неумолчное журчание воды подо льдом разносилось по логу.

Вечером темнота смешивалась с туманом. Равнина синела. Ястреб поднимался с вяза, делал широкий полукруг над кустами, желая удостовериться, что его добыча на месте, и спокойно летел к далекому лесу.

Куропатки бросались к руслу потока, свободному ото льда. Здесь земля не замерзала, и можно было легко ухватить какую-нибудь улитку или травинку. Немного покопавшись в логе, птицы, дружно затрепыхав своими короткими крыльями, летели к дороге, чтобы порыться в навозе. Но досыта наесться им уже не хватало времени. Быстро темнело. Надо было думать о ночи — не менее опасной, чем день.