Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»

Макс решительно вмешался:

— Ну о чем беспокоиться? С Памелой все обошлось.

Но Ингрем продолжал:

— Я и не представлял, как много это значит для вас обоих. Ведь с этими ужасами связана столь неприятным образом ваша приятельница, мисс Мередит, от них зависит судьба вашего прелестного дома! И как близка была опасность, что злой дух завладеет душой мисс Фицджералд! А я отнесся к этому совершенно бессердечно, будто к некой абстрактной проблеме, не могу выразить, как я каюсь…

Только я собрался ему ответить, как начал поносить себя Макс.

— Нет, Ингрем, во всем виноват я. Я обманывал вас, водил вас за нос. Родерик и Памела совсем растерялись здесь, среди привидений, и я понимал, что вы со своим свежим, бодрым взглядом явитесь для них спасительным лекарством. Знай вы, что у них серьезные неприятности, вы не смогли бы так живительно на них подействовать. Правда, Родерик?

— Конечно. — Я только сейчас оценил, как воодушевляла нас эксцентричность Ингрема, и подумал, что если бы он стал сочувствовать и соболезновать, я вышел бы из себя. Я попытался убедить его в этом.

— А главное, вы достигли того, в чем мы больше всего нуждались, — помогли принять решение, — заключил я.

Ингрем, опершись на каминную полку, смотрел в огонь. Он вздохнул:

— Как бы я хотел, чтобы вы могли решить по-другому! — Он пожелал нам спокойной ночи и вышел, крайне расстроенный.

— Мне даже жаль его, — сказал я Максу.

— Напрасно, — ответил тот. — Он очаровательный человек, но до сих пор резвился на мелководье и все давалось ему шутя. А тут пришлось погрузиться в глубину. Думаю, что такая душевная встряска ему только полезна. Вообще он мне очень симпатичен.

— И мне.

— А Памеле?

— Трудно сказать.

Мы посидели еще, пока Макс не докурил трубку и разошлись по своим комнатам

Я спал как убитый. Когда же нехотя проснулся, то увидел, что в окно заглядывает солнце, а надо мной, как грозное изваяние, возвышается Лиззи, устремив на меня укоризненный взор.

— Мисс Памеле нехорошо, — изрекла она.

Мои мыслительные способности постепенно восстанавливались. Я вспомнил, что сегодня — суббота, — день отъезда Стеллы в Бристоль, день, когда мы должны будем покинуть «Утес».

— Что с ней, Лиззи?

— Говорю вам, ей нехорошо.

— Но в чем дело? — резко спросил я. Меня охватил страх.

— Велела сказать, что у нее просто голова болит и ей придется полежать, а вы чтобы сказали джентльменам, что ей очень неловко, но ко вчерашнему вечеру это отношения не имеет.

Да! Сомневаться не приходилось — это слова Памелы, и никого другого. Я засмеялся от радости. Лиззи многозначительно добавила:

— Так она говорит.

— А у Элизабет, я вижу, свои соображения. Это была наша детская уловка — называть Лиззи Элизабет, когда требовалось ее задобрить. Но на сей раз растопить ее сердце не удалось. Встревоженная, с укором глядя на меня, она потребовала отчета.

— Чем вы занимались вчера в детской?

— Господи милостивый! Неужели мы за собой не убрали? — простонал я.

— Небось столы вертели, — продолжала Лиззи. — Разве это христианам пристало? Да от такой гнусности все дьяволы из ада повылазят. Я знаю, как священник смотрит на такие дела! Что же он подумает обо мне, когда узнает, что я осталась жить в этом доме, где люди занимаются колдовством да якшаются с привидениями.

— Клянусь честью, Лиззи, что никаких дьяволов здесь и близко не было, — заверил я ее.

— Все равно, что-то вы видели, иначе с чего бы это у мисс Памелы глаза, как плошки, да еще и провалились совсем? Нет, мистер Родерик, я сразу учуяла что-то недоброе, так оно и оказалось. Я этого не потерплю. Вот вам мой ультиматум, — выпалила она.

— И что же вы хотите сказать, Лиззи?

— Хочу сказать, что я… что я… — Она повернулась ко мне спиной и без всякой нужды дернула занавеску. — Мистер Родди, — проговорила она глухо, — вам должно быть стыдно.

— Не исключено, что я и впрямь стыжусь.

Она повернула ко мне нахмуренное лицо, расстроенное и встревоженное.

— Позвали бы вы отца Энсона.

— Об этом и речи быть не может, Лиззи.

— А он согласен.

— Зато я — нет. Послушайте, Лиззи, — начал увещевать ее я, — вы зря беспокоитесь. Мы задумали большие перемены. Не будь вы такой неисправимой старой сплетницей, я бы вам кое-что рассказал. Но вы и так скоро все узнаете.

Она ушла, с сомнением покачав головой.

Утро начало хмуриться. Никто еще не вставал. Я подошел к Чарли, наводившему последний лоск на изгородь у края обрыва. Он стал объяснять мне, что хочет посадить вдоль нее красивый кустарник, лучше терновник. Я не люблю терновник и сказал, что предпочитаю дрок, но тут же вспомнил, что никакой изгороди больше не требуется.