— А ночью просто раскалывалась. Я не спала до пяти утра. Очень жалко, что мне не удалось попрощаться с мистером Ингремом. Родди! Я хочу просить у тебя отсрочки на одну ночь.
— Просьба будет удовлетворена, но при одном условии — ни шагу из этой комнаты.
— Да мне и некогда разгуливать. Мне надо думать и думать. Знаешь, оказывается, мы непростительно и глупо заблуждались…
— Нет, Памела, я даже слушать не хочу об этом! Не вздумай начинать все сначала.
— Но, Родди, именно этим я и занимаюсь! И можно надеяться…
— Памела! Не забивай себе голову! Все равно ничего не придумаешь, а нас изведешь!
— Хорошо, пока не буду уверена, ничего не скажу. Расскажи ты, что новенького? Да, Макс поднимался проститься и сказал про Питера. Все-таки Макс просто необыкновенный!
Пустив в ход все свое красноречие, я передал ей приветы и пожелания Ингрема, добавив, что, пока ехал обратно, мог забыть самые элегантные его комплименты. Памела слушала, чуть улыбаясь.
— А что это за намеки на проступки и прощение? — спросил я.
— Ну, наверно, он вспоминает о вчерашнем вечере, когда он был так расстроен. Ему действительно не повезло с нашим сеансом, а тут еще и ты повел себя не слишком деликатно.
— Это мне нравится! Да меня просто разрывало от возмущения. Я сдерживался из последних сил.
— Но не сдержался! Он столько для нас сделал, а ты обошелся с ним, как… как…
— Да как я с ним обошелся?
Она рассмеялась:
— Как с игрушечным чертиком на пружинке. Стоило ему поднять голову, ты его бац по лбу!
— Ничего подобного! К тому же он только и делал, то поднимал голову.
— Ладно, Родди! Иди. У меня опять начинается головная боль.
— Слушаюсь! Вызовешь меня, когда тебе понадобится поточить коготки.
Памела посмотрела на меня со значительным видом.
— Когда я тебя вызову, знай — я сообщу тебе нечто крайне важное.
Остаток дня мне пришлось провести за тягостными занятиями. Перекусив в одиночестве, я взялся рвать ненужные бумаги, упаковал свою рукопись, написал несколько деловых писем и составил список бесконечного количества дел, которые надлежало завершить, прежде чем выехать из дома. Мы не могли даже на время оставить здесь вещи — в таком уединенном месте того и жди грабителей, предстояло все куда-то отправлять. Но куда? Где мы теперь будем жить? Несколько недель можно провести в меблированных комнатах в Бристоле, хотя мне трудно будет обходиться без книг и бумаг. А дальше что?
И как в такой обстановке, когда столько хлопот и ничего не решено, кончать пьесу — я ума не мог приложить, а кончать было необходимо. Памела, допустим, будет мне помогать, а Лиззи? Мы не сможем взять Лиззи с собой. Каково ей будет узнать об этом?
Подавая мне чай, Лиззи сообщила:
— Мисс Памела заказала к обеду только омлет, а вы обойдетесь котлетой?
— Нет! — ответил я. — Я тоже хочу омлет! И приготовлю его сам, да еще с сыром. Я и Памеле приготовлю, не могу вам доверить столь тонкое дело, раз у нее так плохо со здоровьем.
Напрасно я ждал, что Лиззи разразится смехом. Она стояла рядом со мной, серьезная, как Будда.
— Сегодня я на ночь не уйду, — объявила она.
— Как это, Лиззи? Нет, нет, здесь вы будете нервничать.
— Да я, может, даже умру со страху в постели, и смерть моя будет на вашей совести.
— Господи! Ну с чего вы взяли, что вам надо ночевать здесь?
— Потому что я вам не доверяю. Не знаю, что вы способны натворить у меня за спиной.
Ах, вот в чем дело! Лиззи приготовилась остаться и защищать нас от сорвавшейся с цепи нечисти!
— Лиззи! — проговорил я. — Вы меня проняли! Ну а если я поклянусь вам, что сегодня мы не затеем ничего такого, что не одобрил бы священник, вы уйдете?
Из груди ее вырвался вздох облегчения:
— Боже вас благослови, мистер Родерик! Тогда уйду.
Я спустился в гостиную и начал разбирать книги. «Любопытно, — думал я, — что в комнатах, где мы проводим все свое время, никаких примет появления призраков нет. В этой уютной гостиной, например, никогда не бывало никаких сюрпризов». Меня разбирала досада, что Памела снова колеблется, это только расслабляло и ни к чему путному привести не могло. Сам я уже настроился на отъезд окончательно и бесповоротно. Я засел за рецензию, а когда закончил ее, наступали сумерки.
За окном лило как из ведра, и я удивился, когда вдруг сквозь шум дождя различил чьи-то шаги. Неужели Скотт? Он говорил, что зайдет в воскресенье. Выглянув в окно, я увидел отца Энсона — он с трудом прокладывал себе путь, обеими руками вцепившись в огромный зонт, который так и выворачивало ветром. Я поспешил открыть двери, и священника буквально внесло в дом. Отец Энсон совсем запыхался, и вид у него был встревоженный и смущенный.
Читать дальше