Каори Экуни - Ты сияй, звезда ночная

Следующим утром Секо ушла из дома часов в десять, а я поставил на небольшую громкость диск Баха и немедленно принялся за уборку. Отдраил ванную, до блеска протер каждую кафелинку, вытер по всей квартире пыль — от пола до потолка. Пропылесосил полы, потом тщательно вымыл шваброй. Как раз задумался, стоит ли браться еще и за мытье окон, как зазвонил телефон. Это был мой отец. Он сказал, что звонит со станции метро.

— Ты не против, если я заеду? Я ненадолго… Да нет, все нормально, я уже поел… Что, ты еще нет? Да сейчас уже половина третьего…

— Мама с тобой?

— Нет, я один. А Секо дома?

— Ушла. Почему ты не предупредил, что зайдешь? Мы бы точно оба были дома.

— Ох, да не стоит устраивать такой шум из-за моего прихода! — Он неловко рассмеялся.

Не успел я положить трубку — вернулась Секо.

— Вот, это тебе в подарок. — Она протянула мне целлофановый пакет. В пакете плавала золотая рыбка. Судя по всему, возле дома Мидзухо случилось что-то типа распродажи бонсай, и там, среди прочего, оказался ларек с золотыми рыбками.

— Бог ты мой, с ума можно сойти!

В последнее время Секо, похоже, всерьез увлеклась животным миром. Из кармана очередной юбки она извлекла пакетик с рыбьим кормом и положила на стол.

— Отец звонил, сказал — сейчас зайдет в гости, — сообщил я, переселяя золотую рыбку в вазу.

— Когда?! — переспросила изумленная Секо.

Я взглянул на часы. Сказал — где-то минут через пять-шесть. Она воскликнула: «Я сейчас, мигом!» — и метнулась к входной двери. Торопливо надела вновь туфли, стала отпирать…

— Куда это ты?

— Купить чего-нибудь к чаю.

— Да не беспокойся так, — сказал я.

Секо затрясла головкой:

— Мидзухо говорит — надо беспокоиться. Когда в дом люди приходят, надо непременно их чем-то сладким угостить. Странно, а вот мне такое никогда и в голову-то не приходило! Помнишь, сколько раз твои родители приходили, а у нас только и было, что чай да всякая фигня, какую я сама люблю, — ну, огурцы там, помидоры, сыр…

— Да нормально все. Не думай ты об этом!

— И это — еще не все, — жестко заявила Секо. — Мне сегодня Мидзухо прямо целую проповедь прочла. Сказала — слушай меня так внимательно, словно это мой смертный час и последние мои слова! Для меня — истинная честь дружить со столь достойным человеком!

Я испытывал некоторое смущение.

— Ты говоришь о ней так, будто она и вправду умерла.

— Ой, что ты! — Секо звонко рассмеялась. — Покажите мне покойника, который умеет так отчитывать! Она сказала — мне необходимо учиться вежливости. Необходимо стать хорошей женой. Не то чтоб я абсолютно не понимала, как надо себя вести… просто надо быть более воспитанной. Ну, это Мидзухо мне так сказала.

Я молчал.

— Господи, твой отец же с минуты на минуту здесь будет! — С этим возгласом Секо вихрем вылетела из квартиры.

Стоило ей уйти — появился отец. Да, воскресенье обещало стать напряженным…

— Ты, когда заходил, с Секо не столкнулся?

Он ответил — нет. Его коротко остриженные волосы почти сплошь поседели.

— Ну, может, она в другую дверь вышла. Минуту назад еще была здесь, но потом ей срочно понадобилось снова уйти. Я сказал ей, что ты придешь. Полагаю, она ненадолго, — объяснил я, наливая ему кофе.

— По-моему, она просто воспользовалась поводом, — сказал он. Я ощутил внезапный приступ нервозности — сам, в сущности, не зная с чего. Не нравилось мне это. А отец продолжал: — Впрочем, для меня скорее всего так даже лучше. Мне необходимо кое о чем с тобой поговорить.

Отец сидел на диване очень прямо, тесно сжав колени.

— Ну и как же твоя семейная жизнь? — спросил он.

Этот человек всегда начинает за здравие, а кончает за упокой.

— О, мы вполне уживаемся.

— Ясно. — Он обхватил ладонями кофейную чашку. Неловко поерзал на месте. — У вас здесь прямо как в больнице.

— Как в больнице?

— Так пусто, стерильно. Очень в современном вкусе, полагаю.

В современном вкусе, значит. Я взглянул на отца, пытаясь уловить, нет ли в сказанном им скрытого значения. Но кажется, на сей раз он не собирался говорить двусмысленностей.

— А как Кон?

— Отлично. Довольно часто в гости приходит.

— Сюда?!

— Ага. Вообще-то он скорее к Секо приходит, чем ко мне.

На секунду повисло неуютное молчание. Мой отец грустно улыбнулся.

— Неужели? — сказал он.

В его поведении, в вымученной улыбке, насильно прилепленной к лицу, был некий оттенок трагизма. Только бы Секо поспешила, только бы поскорее вернулась! Все мои разговоры с отцом неизменно выходили именно такими — неудобными, буксующими. Сколько себя помню, — одно и то же. Снова и снова — его неловкая улыбка и мои судорожные размышления, что бы сказать, чтоб сказать хоть что-нибудь.