Роман Кофман - Поправка Эйнштейна, или Рассуждения и разные случаи из жизни бывшего ребенка Андрея Куницына (с приложением некоторых документов)

...Белоколонный зал... мои друзья-сверстники на хорах... музыка...

«Уже два дня меня одолевает страх: неужели придет время, когда я буду лысоватым, полным, буду думать о том, как бы понравиться начальству, буду во всем соглашаться с человеком, от которого зависит мое благополучие, скрывать презрение к негодяям, молча, со снисходительной улыбкой выслушивать пошлости — неужели это ожидает всех?..

Впрочем, Михневу уже за пятьдесят, а он еще держится»...

Какое яркое, нестерпимо яркое солнце! Весна в Сибири — это не та изнеженная юго-западная весна, которая, как девушка под душем, сначала не то боязливо, не то кокетничая, пробует пальчиками тепленькую водицу, затем постепенно, по миллиметру сдвигает вертушку крана, пока не станет горячо. Весна в Сибири — это взрыв, катастрофа, смещение пластов, запрещенный удар в солнечное сплетение. Снега еще вон сколько, до крыш, дел еще — уйма, но какие к дьяволу дела? Все — в пропасть, в классические тартарары, все — мимо! Каждый миг — ласковый, всякий случай — в радость. И все — смешно! Вот, к примеру: в опере на утреннем спектакле Демон упал на землю. Витал над грешною землей — и упал, веревка треснула. Нам смешно — а демон сильно ушибся и перестал петь, ушел на инвалидность.

И еще много смешного случается за длиннющий весенний, в синих сугробах, день; а вечером — провожанье, безбрежные паузы с подтекстом, крыльцо деревянного, в кружевах, на крепком фундаменте хозяйского дома — и снова молчание, и запах мехового воротничка, терпко и наивно смешанного с запахом ночного весеннего снега и нехитрых духов; и быстрый поцелуй; и долгий невесомый обратный путь, и пустынная каморка, в которой так жалко себя, и кровать с тремя досками вместо сетки, и выпитая залпом ночь.

А если провожанье раннее, то, не задерживаясь на крыльце, можно пройти в дом, поздороваться с моложавой ухватистой хозяйкой, проследовать во вторую комнату, которую сдавали четырем улыбчивым старикам-казахам, привозившим за тридевять земель мясо на местный, отнюдь не багдадский, базар; затем осторожно и по возможности быстро проскочить следующую проходную светлицу, где квартировали два молодых, но небритых гражданина из райских приморских мест — Миша и Шота (они наводняли здешний край партиями мочалок) — и, наконец, протиснуться в четвертую — и последнюю, комнатушку, которую на скромные свои гроши снимали три беззащитных существа — девушки-музыкантши.

«Люблю сестру, люблю Андрюшку, люблю маму, люблю Игоря Тодорова, Вовку Саркисянца, папу люблю, майора Михнева, даже старшину Галайду!

Люблю Лену! Люблю Лену! Люблю Лену!».

И вот оно — опьяняющее чувство свободы, свободы и движения; и в мышцах разлита изумительная легкость, и предстоящее лето (его начало, вопреки церковным и светским календарям, совпадает с началом каникул) представляется бесконечным, и впереди — никаких хлопот в казенном доме, а только длинная дорога и свидание; и впереди еще длинные-предлинные дни среди сосен, пропахших солнцем; и руки матери, разглаживающие хрустящий пододеяльник при свете не то луны, не то фонаря, что возле лодочной станции, и впереди еще — встреча с городом, с его повзрослевшими людьми, деревьями и домами; и еще — зелень футбольного поля; летняя, с преобладанием желтых пятнышек, пестрота противоположных трибун, облачко папиросного дыма (а, может, предвечернего тумана?), повисшее над полем; и одуряющее пляжное солнце, визг и плесканье, песок в волосах, бренчание гитары, бубновый король, выглядывающий из песка; девичьи тела — лежащие, склоненные, бегущие; и еще розовые вечера над Днепром и обрывки музыки с летней эстрады; и впереди еще — день рождения, восемнадцатый (восемнадцатый!) по счету, когда придут друзья — длинные выбритые дети — и девушки, пахнущие невиданной взрослой жизнью, и в передней будет толкотня, и ребята будут вынимать из девчачьих сумок бутылки и будут удивленно разглядывать возмужавшего именинника, приговаривая: «ну и ну!», «вот это да!», «ну, ты даешь!», а гвоздем вечера все равно буду не я, а моя сибирская залеточка (если сдержит слово и прикатит) — да мало ли что еще ожидает меня в эти сладостные и полетные дни — каникулы!