Эмилиян Станев - Будни и праздники

Сердце его сжалось от стыда и раскаяния. Он свернулся под одеялом и подло притворился спящим. Он ожидал, что она придет к нему. Но она не пришла, и он услышал тихий плач. Она плакала в кухне, сидя возле очага, и оттуда доносились ее хриплые рыданья.

Потом она исчезла куда-то, и он оделся и вышел. У ворот они столкнулись. Жена не взглянула на него, и Андронников понял, что она его презирает. Ему захотелось остановить ее, попросить прощения, но ее холодное решительное лицо его испугало. Целый день он бесцельно шатался по кривым улочкам города, обошел все кофейни и под вечер, усталый, голодный и раздавленный, решился заглянуть домой.

В крашенной охрой кухоньке, закопченной, полной пара, запаха мыла и помоев, жена купала двух мальчишек, и их мокрые голые тельца с большими головками блестели под лучами керосиновой лампы.

Андронников сидел на лавке смиренно и молча, пока она купала детей и укладывала спать. Потом она приготовилась мыть себе волосы, спокойная и равнодушная, будто его не существовало.

Виноватый и жалкий, раскаявшийся до конца и измученный, теперь он хотел только одного — вымолить себе прощение. Он встал перед ней и схватил ее за голые плечи. Дико смотрел он ей в глаза, веки его моргали.

— Василка, тяжко мне… пасха завтра… Прости меня… тяжко мне… Василка…

Спазма сжала ему горло, глаза наполнились слезами.

Она сердито посмотрела на него, и на губах у нее появилась злая улыбка.

Тогда Андронников заплакал. Он плакал, пока она мылась, и сквозь пар и сквозь слезы видел, как его Василка вымылась и пошла спать, заперев за собой дверь.

Стыд и злость овладели им. Он тупо посмотрел на комнату, где исчезла его жена, и вышел на улицу. Там его подхватил холодный ветер и понес в темноту.

Он шел на окраину городка, каблуки его стучали по затвердевшей земле, как у слепца, а перед глазами стояла жена и язвительно улыбалась.

Ночь была безлунной. Холодный ветер прижимал темноту к земле и раздувал мерцающие звезды. Черные силуэты скал, окружавших городок, сливались в зубчатое кольцо и закрывали горизонт. Городок лежал в этой яме, стиснутый со всех сторон, залитый мраком. Но кривые окошки ветхих покосившихся домиков были радостны и приветливы, из них лился свет и снопами падал на улицу. Со дворов доносились шум, восклицания, запахи жареного мяса и разных кушаний.

Андронников шел, и его вина, казалось, стала теперь огромной и непоправимой. Он остро чувствовал себя униженным и слабым человеком, которому уже нет места на земле.

Когда он подходил к верхнему кварталу города, ударили колокола. Один, за ним другой. Ветер разносил их звон над городом, гнал на скалы, туда и сюда, раскачивал вдоль и поперек во всей огромной чернильно-черной и холодной яме города.

«Завтра пасха, прости меня, Василка», — вспомнил Андронников, и вдруг его резанула злоба. Он возненавидел в эту минуту и колокола, и праздник, и эти проклятые деньги, и жену, и самого себя.

— Я ли ее не просил? Я ли не плакал? Когда это было? Почему она молчала? — спрашивал он в темноту. — Зверюга!

Ему казалось, что эта ночь не похожа на другие предпасхальные ночи с их торжественным небом, наполненным колокольным звоном. Нет, эта ночь была холодной и злобной, она придавила землю и сосала ее. Ночь без бога, без надежды.

Незаметно для себя он очутился на самой окраине города возле маленькой корчмы, которая еще светилась. Он заглянул в окно.

Внутри сидели двое — глухой тучный писарь из кметства [3] Кметство — исполнительный орган при общинном совете (община — административная единица, охватывающая тот или иной населенный пункт). Во главе его стоял кмет, назначаемый властью чиновник. Ныне кмет — выборный председатель общинного народного совета. и Михо Сорока — хромой и уродливый от рождения. Сорока был вечным свидетелем при суде, околачивался на рынке, в адвокатских конторах, оказывал разные услуги, сочинял жалобы крестьянам и удостоверял их личность. С Андронниковым он находился в постоянной вражде. Андронникову захотелось повернуть обратно, но он не смог устоять перед искушением и вошел.

Сорока нахально развалился на стульчике, закинув ногу на ногу. Как только Андронников показался, его губы растянулись в медленную и злую ухмылку.

— Тебе чего здесь надо? — прокричал он. — Детей, что ли, у тебя нет? Или в церковь дорогу забыл? Или жена тебя выгнала?

Андронников смешался.

— А ты… И тебя тоже?

Хромой рассмеялся. В его серых, вечно воспаленных глазах проступили слезы.