Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

В последнее время мать уже не так пристально следит за Лопе и за всем, что он делает. В конце концов он, можно сказать, почти взрослый. Скажете, нет? Но тем не менее лучше покамест воздержаться и не читать книжки у нее на глазах.

— Ты, верно, хочешь заделаться таким же придурком, как этот тип? — И мать тычет пальцем в сторону конторы.

После такого разговора Лопе счел за благо понадежнее припрятать книгу, но по вечерам, когда он сидит на лежанке и вяжет веники, мать спокойно уходит спать. Она вовсе не против, чтобы он занимался каким-нибудь полезным делом. Отец теперь разве что нарезает прутья. Возиться с проволокой — это, на его взгляд, себе дороже. Руки у него дрожат, как грохоты на молотилке.

После того как под матерью скрипнет кровать и смолкнет негодующее мычание отца, которого заставили подвинуться, Лопе может извлечь из тайника свою книгу. Порой он засыпает над ней, прочитав всего лишь одну страницу. А лампа продолжает гореть и коптить. Таким манером он сжигает много керосина зазря и должен возмещать расходы из своих карманных денег.

— Ты что, печку, что ли, растапливаешь керосином? — интересуется фрау Кнорпель.

— Нет, я волов натираю, потому что у них полно вшей. — Лопе чувствует, что, когда обманываешь не в меру любопытного человека, в этом есть своя приятность.

В один прекрасный день Лопе осеняет сногсшибательная идея. Воскресенье, после обеда. С утра пораньше они с Блемской толковали о людях. Блемска вообще знает о людях уйму всяких историй, хотя книг у него очень мало. А вот у господина конторщика уйма всяких книг, а знает он о людях куда как мало. Господин конторщик много и охотно говорит о себе. Блемска же о себе говорит так: «Я крошка, только и всего, а все вместе мы составляем пирог». Подобные рассуждения сбивают Лопе с толку, и он не может решить, кто из двоих прав: Блемска или господин конторщик.

После обеда Лопе садится в сарае на ящик с зерном и читает. На этом ящике он может теперь сидеть безо всякого. Теперь ему незачем прятаться на сеновале. Сияет солнце, гудят мухи. От хорошего настроения им в охотку прыгать друг на друга. Едва какой-нибудь самец спрыгнет с самки, тут же подлетает другой и занимает его место. А самка, лениво растопырив крылья, разрешает делать с собой все, что им вздумается. Вполне уважительная причина для Лопе заняться размышлениями на эту тему. И Лопе отправляется к господину конторщику и прямо с порога задает вопрос:

— Так как же все-таки, господин конторщик, отец вы мне или нет?

Фердинанд роняет ручку. Под синим куполом неба, расцвеченного флагами облаков, стоя на лестнице возвышенных мыслей, он срывал волшебные плоды с дерева грез. Теперь он упал с этой лестницы в навозную кучу. Его бессильные, узкие руки дрожат. Губы подергиваются. Лопе садится на самодельную кушетку и ждет ответа.

— Ты думаешь… — начинает конторщик, собравшись наконец с мыслями, — ты думаешь… это тебе мать сказала?

— Ничего она мне не сказала… отец иногда намекает… и деревенские иногда говорят, что, мол… я просто хочу сказать, что если вы и в самом деле мой отец, тогда мне больше ни у кого не надо спра… тогда я могу пойти на шахту…

— Вообще-то говоря, не следует слишком внимательно прислушиваться ко всяким сплетням… Это словно силки на воробьев… Если мать сама ничего тебе прямо не сказала… Откуда ты вообще это взял?

— Потому что отец у нас… потому что я больше не верю, что он… потому что человек должен же знать в конце концов… ведь у людей же не бывает, как у мух…

— Я поговорю об этом с твоей матерью, — коротко и решительно произносит Фердинанд, — а теперь, пожалуйста, оставь меня, мне надо работать.

Словом, это никакой не ответ, и до самой ночи Лопе пытается разгрести кучу тревожных мыслей.

В этот же вечер Фердинанд долго не зажигает огня и не занимается чтением. Он осуждает себя. Слишком внезапно все это на него свалилось. Гром с ясного неба. Его сын пробудился ото сна. Почему он не сказал ему откровенно: «Да, я — твой отец, так, мол, и так». Какой смысл и дальше жить в обмане? Множество самообвинений. Но за вечер и за ночь такое же множество тщеславных предрассудков, малодушных уверток и мучительных раздумий о будущем пожирает эти обвинения, как муравьи пожирают навозных жуков. Взять, к примеру, часы, проводимые с Фридой Венскат. Мысль о том, что Фрида, по сути дела, его возлюбленная, он с негодованием отметает. Она теперь часто к нему приходит, слишком даже часто. Он говорит Фриде: