Эрвин Штриттматтер - Чудодей

Лесничий поднял руку:

— Стой!

Тощая рука покачивалась среди ветвей, словно какой-то призрачный плод. Человек с тачкой остановился. Страх гнул его к земле, он смотрел только в лесную траву у своих ног. Сверкающей росы в стебельках он не замечал. Кукованье кукушки неуслышанным проносилось мимо его ушей.

Лесничий вышел из своего елового укрытия и двинулся к нему. Казалось, он взглядом расшвыривает хворост, лежащий в тачке. Человек этот был стеклодув Густав Бюднер; тачка принадлежала ему, и в ней лежал хворост, последний для него в этом году.

Под хворостом лесничий обнаружил распиленный сухостойный ствол. Он вытащил свою записную книжку и что-то черкнул в ней. Густав Бюднер не сводил глаз с длинного ногтя на указательном пальце у лесничего. Зачем человеку такой длинный коготь? Чистить трубку, висящую у него на цепочке, что ли? Лесничий подошел к дереву на опушке, нагнулся и длинным ногтем начертил крест на земле.

— Здесь сгрузить!

А вот и штрафной квиток на один талер: «…за попытку украсть из леса, принадлежащего графу Арниму, четверть сажени древесины… Вальдвизен, 12 июля 1909. Управляющий: Дукман». Прощай навеки, милый талер!

Этот штрафной талер пробил брешь в и без того скудном бюджете Бюднеров. Теперь не на что будет купить разрешение собирать чернику в графских владениях. Лена, жена, в черничный сезон из-за этих трех марок каждый день должна обливаться холодным потом от страха. Она боялась рыскающего по лесу лесничего, и к тому же в ее теле сейчас бились два сердца.

Так что ж, прикажете Густаву Бюднеру, не почесавшись, выложить талер, а сухие дрова и последнюю тачку хвороста оставить там, где сгрузил? Как бы не так! В воскресенье Густав играл с детьми. Каждый из детей был машиной и гудел на свой лад. А Густав был хозяином, который мог рассылать машины во все концы света. Он же посылал их гудеть в одно определенное место, туда, где лесничий длинным ногтем начертил на земле крест. Каждая машина должна была привезти оттуда вязанку хвороста. За каждым куском распиленного ствола Густав отряжал грузовик, мощный грузовик, из двух детишек сразу. Ему пришлось долго им объяснять, что это такое. Они видали графское авто на высоких колесах, а грузовик — нет. Столько суматохи из-за дров на зиму, столько неприятностей!

Старина Густав Бюднер был накрепко, как хорошей пуповиной, привязан к этой жизни целой вереницей живучих предков. Отец Густава, Готтлоб Бюднер, слишком рано, еще в девицах, заставил его бабушку познать радости материнства. А она тогда еще не созрела для этих радостей, тем более без мужа, так что ей было не до материнских забот. А потому он ни в коем случае не должен был появиться на свет. Но он выстоял и против ядовитых отваров, которые она пила, и против горячего красного вина с гвоздикой, и против прыжков с высокой скамейки в коровнике, и даже против смелых ухваток повивальной бабки.

Он явился на свет, и ничем его было не удержать.

Отец Готтлоба Бюднера спас свою жизнь от прусской дубинки графа Арнима. Он ускользнул со смертного одра, куда его загнали графские побои, всего лишь охромев.

Дед Готтлоба Бюднера оправился от оспы, став рябым, а его отцу удалось провести свою крепко сколоченную жизненную лодку даже по чумным волнам. Короче говоря, Бюднеры противостояли смерти и гибели, как бурьян при дороге, который все ждет своего часа, когда же наконец откроют и применят на деле его жизненную силу.

Через три недели после доставки последнего хвороста Густав Бюднер вечером спешил домой с работы. Пять быстрых шагов — и прыжок! Так он вышел из лесу в поле, на межу. Лесная тропка была тенистой, а на меже песок искрился от солнца. Бюднер прищурился и глянул на свой участок, засаженный картошкой, на полоску песчаной почвы, где пригорюнились картофельные кустики. На краю поля должна была стоять груженая тачка. Бюднер хотел оттащить ее домой. Но тачки там не было. Его Лена не нарвала сорной травы для коз! В лесу Густав еще насвистывал дурацкую песенку: «Пел о любви лесной певец, но запищал в гнезде птенец, и песенке пришел конец…» Но сейчас гнев черным лесным пауком засел у него в мозгу.

Вот хутор — пять крепких домов, и возле каждого окруженный деревьями домик поменьше, домик-малышка, — хлев.