Эрвин Штриттматтер - Погонщик волов

— Да уймись ты наконец. Я хочу рассказать вам, как оно все было на самом деле. — Мать снова обращается к Гумприху.

Тот пребывает в полной растерянности. Он даже топает ногой, чтобы прекратить этот шум и добиться внимания.

— Тих-ха! Если это сделал ты, — жандарм обращается к Лопе, — тогда ты, конечно, сможешь рассказать, как бумажник попал к тебе в руки.

— Бум-бумажник? — Отец хочет схватить Лопе, но тут Гумприх толкает его к лежанке.

— Не лапай! — ревет отец, но все же остается сидеть.

— Смогу рассказать, все как есть, смогу! — перекрикивает их Лопе.

— Неправда, он вам наврет с три короба, — причитает мать. — Он и знать-то ничего не может, потому что все сделала я, одна я… Да разве такой сопляк сможет обвести вас вокруг пальца?

— Как??!

Мать начинает шмыгать носом. Лопе опускает глаза. Теперь он знает, о чем рассказывать. Достаточно припомнить то, чему он был свидетелем вчера. Бумажник мог потерять только Ариберт. Мать смолкла и утирает глаза фартуком. Потом, обессилев, падает на табуретку.

Лопе подробно описывает сцену с участием обоих господских сыновей. Гумприх задает встречный вопрос.

— А где же ты в это время стоял?

— Я… я стоял у колодца, потому что хотел принести ведро воды.

— Это правда? Ну, смотри, щенок, если ты врешь…

— Конечно, правда, — врет Лопе, а сам глядит на мать.

Мать прикусывает губу. Лопе, можно сказать, перебирается по сплавным бревнам через пруд. Его все время подстерегает опасность ступить мимо. Вот секундой раньше скользкое бревно чуть не выскользнуло у него из-под ног. И теперь ему нужно время, чтобы восстановить равновесие. Вот он уже опять стоит прямо и отыскивает глазами очередное бревно, на которое можно ступить. Он рассказывает, как Ариберт фон Рендсбург на четвереньках ползал по песку и не мог встать на ноги.

— Тогда-то все и случилось, бумажник вылетел у него из кармана, а он ничего не заметил, потому что был пьян встельку.

— И ты это все так точно видел?

— Да уж на что точней.

Мать дергается. Жандарм останавливает ее жестом.

— Подождите, подождите! До вас тоже дойдет очередь. Итак, когда же ты его взял?

— Сразу после того, как Ариберт уехал, я подбежал и схватил бумажник.

— А ведра? Ты же, помнится, вышел по воду, стало быть, ты имел при себе ведро либо какую-нибудь бадейку?

— Ах да, ведра… Ведра я взял, когда…

— А вчера вечером ты был одет, как сегодня? — перебивает его Гумприх.

— Точно.

— Значит, что же ты говорил про ведра?

— Про ведра?.. Ну, когда я взял бумажник…

— Кстати, куда ты его спрятал? Не в руках же ты его унес.

— В карман пиджака. — И Лопе указывает на свою грудь.

— В карман? В какой карман? Ты сегодня вроде одет, точно как вчера.

— Нет, нет, это я нечаянно сказал… Я его сунул под рубашку.

— Под рубашку? — И Гумприх искоса бросает на Лопе недоверчивый взгляд.

Мать хочет пройти в спальню. Ее крепкое тело содрогается от рыданий.

— Куда это вы собрались, фрау Кляйнерман? — иронически любопытствует Гумприх и, растопырив руки, преграждает ей путь. — Теперь ваша очередь говорить.

— Я как раз и собираюсь, — отвечает мать решительным голосом. — Я просто хочу сперва поглядеть, из какого окна мальчишка все это видел.

— Значит, он рассказал неправду?

— П-п-правду с-самую н-настоящую. — Отец вскочил с лежанки и, пошатываясь, движется на Гумприха. — Беда мне с этим подзаборником, да и только. Это у него не от меня, господин вахмистр, наверняка не от меня. Все потому, что он приблу…

— Господи, — взвивается мать, — вот расшумелся! Ступай лучше в чулан да проспись.

Но на сей раз отец выходит из повиновения.

— Честь имею, господин вахмистр, только это такая сатана в юбке, у ней прямо на языке колючки, но уж насчет спереть, насчет спереть — этого быть не может. Это все гаденыш, это все он, не я его делал, господин вахмистр, честь имею, не я.

Гумприх шарит в заднем кармане, достает наконец оттуда кошелек, из кошелька — одну марку и протягивает ее отцу со словами:

— Не в службу, а в дружбу, Кляйнерман, принесите-ка нам с вами чего-нибудь выпить. Может, после водки мы скорей до чего-нибудь договоримся.

Отец тупо глядит на бумажку в своей руке, потом, качаясь, бредет к двери. Крепко-накрепко уцепившись за косяк, он еще раз оборачивается:

— Только уж придется вам подождать, господин капрал.

На кухне — тишина. В воздухе — чад от подгоревшей картошки.

— Так правду он рассказал или нет? — повторяет Гумприх, обратясь к матери.