Дмитрий Глуховский: Год за три

Не водоросли же русскому человеку жрать!

Не видел он, в общем, дочки.

— Я же просила сегодня пораньше!

— Та! Ня! Какое пораньше? Какое пораньше?! Я вторую смену взял специально, чтобы только это платье ей купить, как ты говорила! На Новый год!

— Это не на Новый год, Андрюш. Это ей на День рождения. Сегодня был.

— И… где она?

— Спит. Ребенку шесть… Семь лет. Он спит.

Нормальная история, обычная! А кто из мужиков с детьми нянчился? Для этого бабы и сделаны! Чего тут оправдываться?

В школе спокойно, приводов нет, в тринадцать не залетела — и спасибо.

Жили в одной квартире и на разных планетах.

— Па, можно в клуб? У нас все идут…

— И все прошмандовками вырядились?

Отца должна уважать прежде всего, вот что! Ясно?!

И когда она успела такие сиськи отрастить? Только ведь из роддома забирал — желтую, глаз не видать, один рот во всю голову… Два четыреста.

Потом, где-то между его фанерным и его огородами, Анюта уехала учиться в Тамбов, бывала на каникулах — уже каким-то почти незнакомым, взрослым человеком. Потом еще дальше уехала, в Питер, замуж там выскочила.

Со временем что-то стало… Теперь Андрей и не знал, долго ли едет неотложка — потому что иногда ему казалось: вот прошел час, а стрелка вроде ушла лишь чуть, а потом он думал — ну вот, минута еще, и еще одна — а стрелка перескакивала уже на другой полюс. Потом стал тонуть в черноте и с трудом выныривать, потом забыл, во сколько вызывал…

Последние два раза с ребеночком приезжала; мальчик, Сережка.

Когда родился — позвонили.

— На тебя похож, — словно нехотя признала Анюта.

— На котенка мокрого, небось, похож! — буркнул он.

А потом привезла — и вправду похожего. Сама-то Аня в жену вся, от него только цвет глаз. А внук… Внук вдруг оказался вылитый Андрей. Его пальчики — смешные слепочки Андреевых кривых мужицких пальцев, его скулы высокие — точно дедовы, и глаза даже на месте.

Андрей собирался с друзьями в баню на выходные, в лес ехать; неожиданно для самого себя соврал им, что слег, и просто остался с дочкой и, главное, с Сережкой. А никто и не просил его.

Пеленки менять научился. Он!

Черт знает, что такое происходит. Размяк.

И вот теперь — соскучился. Ждал, что дочка приедет на юбилей. Из-за внука.

Не только из-за внука.

Хотел поговорить с ней хоть единожды по-людски. Ну… Как со взрослой. И как с ребенком. Просто хоть поговорить наконец. Выпить для храбрости и — обо всем. А то как-то…

Главное, чтобы вытащили его сейчас.

Еще можно. Еще все можно. Еще все можно.

Что он — ведь молодой еще. Пятьдесят только будет.

Сейчас только позвонить Тане… Нет, лучше поехать самому. Цветы… Про Геленджик рассказать. Простит. Простит. И дочка тогда извинит его… Будет праздник. Будет юбилей. Сережку привезут… Он с ним в парк пойдет, на карусели… На аттракцион этот… А потом сказать им: на работе теперь по-другому будет. Все теперь будет по-другому.

Запел дверной звонок.

— Иду!

Нет, это показалось Андрею, что он так вслух. Не слушается язык: разбух и лежит. И нет больше власти даже над пальцами. Ушла вся сила, только и осталось ее — глазами косить.

И вот он лежит — один глаз видит узор на ковре, другой — полкомнаты и парализованную кукушку.

Снова звонок. И еще — нетерпеливый.

Потекли красные чернила с потолка, закрывают комнату.

Звонят.

— Тань, открой!

Тихо все.

— Та! Ня! Там пришли!

— Сейчас, погоди…

Слава богу, а то бы так и провалялся тут незнамо сколько.

— Тань… Ты приехала?

— Приехала… — вздыхает.

— Как… Как мать?

— Ничего.

— А ты сама… Как?

— Соскучилась по тебе.

— Ты простила меня? Тань, простила?

Молчит.

— Простишь?

— Не знаю.

— Тань… Я ведь… Я ведь понимаю. Мне тоже ведь сейчас знаешь, как… Не только ведь тебе пятьдесят будет…

— Что ты понимаешь?

— Что… Что страшно. Что старость скоро. Что в зеркале… Такое. Нет! Ты-то красивая у меня. Я про себя это, Тань… Про себя я, честно. Я думал потом… Раньше ведь ты мне не закатывала такого… Ничего не было, Танюш, правда! Ну, шпингалетка какая-то… Она просто пацана своего позлить, при нем мне сказала! Я же все понял… Да и не стал бы я! Она же нашей Анютки младше, тут можно разве? Веришь?

Вздох.

— Я тебя люблю, Танюш. Я не брошу тебя никогда. Куда уж теперь… Вся жизнь вместе, вместе и теперь надо. Ради поблядушки какой-то? Я потому и разозлился так. Ты прости меня, ладно?

— Ты молодой. Девки кидаются вон как. А я что?