Дмитрий Глуховский: Куда деваться

В общем, фигня какая-то получалась.

Считай, что и не получалось ничего.

Осмотрев всю эту босховскую феерию со смесью презрения и отвращения, он припечатал ее пузатой бутылкой, чтобы ее герои не расползлись по столу, и встал. Шатало и хотелось на воздух.

Нечего, конечно, было делать на Рублевке в четыре ночи. Но продышаться нужно было отчаянно. Где сейчас есть жизнь?

— Сергей! — разбудил он водителя. — На площадь трех вокзалов!

Что ему здесь делать? Зачем он поддался странному порыву?

Сисадмин приспустил стекло, посмотрел на бомжей, распластанных по ступеням Ленинградского вокзала, придавленных гравитацией судьбы, взял непочатую бутыль и вылез в люди.

Сел на холодный гранит — потерпи, простата! — и вдохнул горький вокзальный воздух: смешение дизельных паров, дегтя со шпал, мочи и перегара. Рядом с ним, через пробку и акцизную марку учуяв спирт, встрепенулось бесполое создание в грязном.

— Че, интеллигенция, угощаешь? — прохрипело оно. — Тебя как звать?

Сисадмин откупорил.

— Станислав… Юрьевич.

— А я Анютка, — хлебнув сорокалетний виски из горла, втянуло сопли существо, приглашая к разговору. — Кризис?

— Кризис, — трудно согласился Сисадмин. — Вдохновение покинуло. — Да нет, я не буду, спасибо. Да не брезгую я! Просто набрался уже. Ничего-ничего, не переживайте, у меня еще есть…

Существо пожало плечами.

— Зря. Нормальная бодяга, подванивает только… А ты чем занимаешься вообще? — оно махом осушило полбутылки.

— Да всем приходится заниматься… — отмахнулся Сисадмин.

— Как мне прям… — понимающе кивнуло Анютка.

К ним подсел бородатый человек в облаке вони. Сисадмин достал стаканчик и все же выпил. Потом велел водителю сгонять еще за одной.

— Все, что в телевизоре… — набравшись духу, продолжал он. — Новости там… Выборы. Дебаты. Демонстрации. Министры… Губернаторы. Протесты. Вся политика, в общем. Этим занимаюсь.

— А чего ей заниматься-то? Она и так есть… — неодобрительно харкнул бородатый. — Хари эти…

— Нет, — горько усмехнулся Сисадмин. — Этого ничего нет… Один вакуум. Знаете, у нас в стране в чем настоящая политика? Кто на трубу сядет, А или Б. Вот и все. Остальное я делаю.

— А зачем, Станислав Юрьич? — воззрилось на него существо.

— Да потому что… Настоящая политика… Она простая очень. Угловатая. Непоэтичная она… Народу такое нельзя показывать. Зачем его травмировать? Ему красиво надо чтобы… Мы же его любим, народ… А ты говоришь — ему реальную политику в лицо тыкать… Вот и приходится все придумывать, приукрашивать…

— Херней занимаешься, — подытожил бородатый, глотая сисадминовский виски.

— Я — херней?! — вдруг закусил удила тот. — Да без меня не было бы ничего, ясно вам? Ни коммунистов, ни Жирика, ни выборов никаких, ни «Фаших», ни телешоу, ни «Ядреной Руси», ни Первого, ни Второго! Я всех создал! Я! Не было бы меня — было бы все пусто, одна чернота и помехи! Все, что вы вокруг себя видите — я это создаю, ясно?! Силой мысли своей!

— Нормально, — оценило Анютка. — С Богом наебенились.

— Не Бог он, — поморщился бородатый.

— Для кого и Бог! — спесиво возразил Сисадмин. — Кто без меня и слова сказать не может! Кому и жизнь даю! И душу!

— Для кого, может, и я Бог, — вдруг как-то пронзительно, не по-человечески заглянул прямо внутрь Сисадмина бомж. — Ты шел бы спать, Станислав Юрьевич. И подумал бы на сон, вдруг и тебе кто слова подсказывал? А?

Он развернулся и заковылял прочь.

Сисадмин смотрел-смотрел ему вслед, а потом закрестился и заплакал навзрыд, как ребенок.

— Или! Или! Лама савахфани?! — шептал он, когда водитель под руки вел его к машине.

А потом целый мир пожрала чернота и помехи.

Звонил будильник.

Сисадмин распахнул глаза и замотал головой, стараясь вытряхнуть из нее бесконечно долгий липкий кошмар. Сейчас, когда в окно заглядывало веселое утреннее солнце, детали сна уже не казались ему такими пугающими — лишь гротескными, абсурдными. Заседание у Национального лидера, цепные политики, кукольные шоу, трехголовый парламент, татуировки на лобке, Камерон, пьянка с бомжами и разговор с Богом…

Все приснилось! И как только он мог всерьез поверить во всю эту невероятную ересь?

Сон. Просто сон.

И вот он сгинул, рассеянный звоном будильника, прогнанный лучами солнца.

И Сисадмин, пробудившись, вернулся из этого невыносимого блуждания в свой нормальный мир.

В нормальный мир, в котором…

Он привстал.

В котором что? В нормальный мир, в котором что?