Ольга Литаврина - Синдром мотылька (сборник)

И даже всезнающая игуменья изменилась в лице, видя, что основания для нашей тревоги все-таки есть, и нешуточные: из всех пришедших в трапезной недосчитались одной-единственной послушницы. И, конечно, именно Фотиньи…

Когда зажгли свечи, всмотрелись друг в друга, и отсутствие Фотиньи стало неоспоримой явью, в трапезной повисла неловкая тишина. Незаданный вопрос матушки Варвары тоже словно бы повис в воздухе. Наконец, одна из послушниц, как оказалось, доверенная подруга сестры Фотиньи, тонким голоском поведала, что «сестрице сегодня с утра нездоровилось, всю ее прямо колотило, но температуры не было. Мы даже подумали – видно, вернулись ее прежние страхи – все помнят, как нелегко ей далось избавление от них – если б не матушка Варвара, – не избежать бы ей отчитки и «изгнания бесов», после которого, бывает, сестры «так и не приходят в себя, как все люди…» – тут эта девчушка совсем запуталась и жалобно взглянула на матушку Варвару. Но та властно кивнула – и девушка собралась с силами, бледная, точно на исповеди:

– Все же знают, что Фотинье у нас сделалось много лучше, страхи и боли отпустили – иногда она мне читала даже не молитвы вовсе, а мирские стихи – да так чудно, так сердечно, точно пела, из глубины души!

Голос девочки дрогнул. Но, видно, решив пересилить и тревогу, и робость, стиснула руки, продолжая:

– А сегодня я прямо не узнала ее – будто все прежнее, злое, опять к ней вернулось. Отпросилась со службы – нездоровится, дескать; а когда я к ней забежала, говорит – ко мне сегодня должны явиться – так и сказала, «явиться», – только я не знаю, кто это будет и в каком часу. Так я с этим человечком пройду побеседую к дальней сараюшке, – а ты уж не говори никому, скажи – заболела и из кельи не выходит. Я так и сделала, а у самой из головы никак не идет – помню ее страхи, как она свалилась в лихорадке да все бредила про какое-то «ватное лицо». Мне и думалось: явится образина диавольская, да вдруг и утащит нашу Фотинью за собой в город – и не видать уж ей спасенья души и царствия небесного…

Тут голосок ее окреп и словно стал спокойнее:

– Явиться-то и впрямь явились, только никакой образины и не было. Приезжала женщина из города, вся очень приличная, одетая чисто и богато, такая улыбчивая да любезная, даже сережки мне дарила – только я не взяла. А вот говорили они, почему-то таясь, как раз за сараюшкой. И вернулась от нее сестрица Фотинья – сама не своя. Что-то, говорит, жар меня совсем одолевает – пойду в свою келейку да медком согреюсь. Принеси мне, сестрица, меду с кипятком или малины – даст бог, посплю подольше, да к утру оклемаюсь маленько. Я так и сделала, – хоть у нас, матушка Варвара, и не заведено в кельях меды распивать, но уж больно она мне плохой показалась. А как вернулась с медом – гляжу, а она спит уже, к стене повернулась да суконным одеяльцем с головой накрылась – видно, для тепла-то…

И тут послушница-подружка, нареченная в обители Параскевой, оборвала рассказ и нехорошо, страшновато охнула. И все, сколько было людей в трапезной, будто отозвались ей.

Кровь моя резко отлила, – а потом свирепо бросилась мне в голову, загораясь прямо в затылке. И подумалось странно: интересно, в этой обители есть электричество?

А матушка Варвара взяла самый большой подсвечник и пошла впереди нас, велев всем, кроме меня и Людмилы, оставаться в трапезной – где метались тени от свечей и царило гнетущее напуганное молчанье.

«Молчание ягнят» – помните фильм?

Меня с детства, как говорят в народе, «прикалывали» фильмы и книги, где герои, и героини в особенности, умирают красиво, вкусно и живописно, и их находят в эффектных позах, на фоне дорогих драпировок, с прической и макияжем, «ну совершенно, как живых». Что-то в этих живописных смертях меня определенно не устраивало. И только столкнувшись со смертью вблизи (увы!), я убедился, что предстает она – отнюдь не живописной и эффектной, а уродливой, грязной и смердящей. И самые неотразимые красотки посмертно мало чем отличаются от бездомных попрошаек – как замороженные и потасканные тряпичные куклы.

Вот и лицо женщины, с которой матушка Варвара осторожно подняла казенное серое одеяло, как длинной иглой, пронзило замершее сердце – глазницы в черных окружьях, слюна в углах губ, разваленный рот, и – почему-то самое страшное – два желтых вампирских клыка на нижней челюсти…