Ольга Литаврина - Синдром мотылька (сборник)

А жизнь, как обычно, такая, да не такая, как в глянце и мыльных сериалах… И сценарий получился абсолютно непохожий – но ничего не поделаешь, что было, то и было!

А была – постановка, никого не заинтересовавшая; была моя первая роль – смешная и неуклюжая роль чертенка в «Сказке о попе и работнике его Балде». А вот главными оказались два незапланированных события.

Первое – что после погружения в живой и счастливый мир пушкинских сказок я окончательно «выпала» из мира затхлой библиотечной рутины. Выпала – и подала заявление. Об уходе. Меня долго не отпускали, и даже пришлось совершить «должностное преступление», как выразилась наша заведующая, – после чего я была изгнана – моментально и с позором! Но это – другая история. И как раз второе важное событие не позволит мне отклониться от магистрального направления моей – в остальном – непутевой и незадачливой судьбы.

Произошло это событие как раз на второй репетиции сказки, когда окончательно «прогоняли» текст и утверждали состав участников. И впервые «прогнали» тот самый маленький отрывок, где на помощь попу, не желающему окончательного расчета с Балдой, приходит верная – и, прямо скажем, – премудрая жена. Речь шла о том, чтобы с помощью невыполнимых заданий разорвать мужской договор – и избавить «толоконный лоб» мужа от смертельных «щелчков» неуемного Балды.

Попадью играла новенькая девчушка, еще не «затурканная» нашим ехидным и не очень счастливым женским сообществом. Звали девушку – мою ровесницу, кстати, – Ирой, я с ней и до этой роли немного общалась и не видела ничего особенного, как в песне: «Я гляжу ей вслед – ничего в ней нет; а я все гляжу, глаз не отвожу…»

Но в тот день – подчеркиваю – репетиция шла без костюмов, роли в основном читались по книге, легчайший луч чего-то глубокого, настоящего скользнул и растворился в моем замкнутом мире. Текст Ирка знала уже наизусть. И поразила, видимо, не меня одну – после нее притихли и зрители, и даже актеры, словно побаиваясь играть плохо. Но для меня, по молодости, главным в мире была я сама. Потому и слушала я неузнаваемый Иркин голосок наедине со своей душой.

Ира была высокой и худенькой, с мальчишеской стрижкой, в макияже и дерзком мини. Но сейчас перед нами стояла… попадья, настоящая православная матушка, толстенькая, приземистая, с косой, обернутой вокруг головы, и повязанной пестрым платком, корнями, видимо, откуда-то из Малороссии, уверенная в себе, смешливая и лукавая, в возрасте женской зрелости и благословенная неоднократным материнством. Хозяйка и заступница целого мира, заключенного для нее в пространстве домашнего очага, его самодержица, строгая, но справедливая. Угрозы Балды всколыхнули ее тишайшее царство, нарушили покой его главы – батюшки, которой «вращает» она, терпеливая «шея». То есть явно покусились на самые основы мироздания. И в том, как она присела к столу, налегая на столешницу немаленькой грудью, как уставила на локотки округлые руки с ямочками, как завела разговор с лукавой и мудрой улыбкой: «Попадья говорит: «Знаю средство, как отдалить от нас такое бедство»… – сказались и ее глубинное женское терпение, и житейское бесстрашие, упорство и преданность культу семьи – а значит, культу ее властителя в своем крепком хозяйстве.

И сразу стало видно, что, не будь ее, – не тягаться бы попу со своим работником. И столкнулись лоб в лоб, как борцы на ринге, Балда, человек из народа, с его умением, хитростью и смекалкой, и она – попова жена – дюжинная русская женщина, та самая шея, на коей испокон веку держится вся власть Российского государства. И кто и как победит, и победит ли – не сразу и скажешь…

Вот так и играла талантливая девочка – и репетиции, и спектакль. На практике открыв для меня простую истину, что настоящий актер и есть наблюдатель жизни, психолог, врачующий Словом, преданный не себе, своей внешности, таланту и Успеху, – а людям, богатству их внутреннего мира, россыпи их судеб, и что тысячу раз прав был мальчик Миша Лермонтов, выразив в «Герое нашего времени» простую и непонятную для меня в детстве мысль: «История души человеческой едва ли не интереснее и не важнее истории целого государства…»

Уйдя из библиотеки, с Иришей я, к сожалению, более не общалась. Почему-то не сильно и хотелось. Не знаю, была ли то модная сейчас «белая зависть» или самая черная, но на том спектакле мне, не придававшей значения ни деньгам, ни шмоткам, ни цацкам, тем более должности человека, довелось впервые, остро и горько, позавидовать самому ценному, как тогда казалось, в жизни – внутреннему содержанию человека, таланту и жизненному устремлению, четкому и чистому, словно с карты небесного навигатора…