Юлия Вертела - Черный шар

– Нет, отчего же, – смутилась соседка. – Но я представляла, что вы пишете, как… – она замялась. – Ну в общем, как…

– Как Достоевский? – Гулый расхохотался (вы видели когда-нибудь смеющуюся рыбу?). – Милая барышня, вы просто прелесть. Спасибо за чай, берите любые книги, только повеселее, не про смерть вечных богов, а хотя бы о любви.

Выйдя от писателя, Катя внезапно ощутила, что Петербург – еще и таинственный, сумеречный город, без четких граней, состоящий из неопределенности и смуты, задернутых штор и обнаженных тел за ними.

Болото и острова

Катя качала ребенка, находя в его существовании некое оправдание наступившему дню. На Невском гремели машины, и хорошо знакомая с детства отчужденность от промышленной жизни охватила ее. Грохот механизмов и рев моторов вызывали не то чтобы неприязнь, а скорее тоскливую апатию. Наверное, оттого что подобный шум накрепко увязался с буднями пятилеток, подвигами сталеваров, ударными стройками и героями-многостаночниками. С детства она ощущала себя маленькой сволочью, не имевшей отношения ко всему мозолистому и рекордному.

Через распахнутую форточку в комнату проникал холодный воздух без свежести. Женщина в очередной раз погрузилась в размышления о своей отстраненности от механически-жизнеутверждающей круговерти: “Я словно болото без островов – ребенок, работа, общепринятые заповеди – ничто не находит опоры в моей зыбкой трясине. Вот кажется, помани жизнь хоть чем-то настоящим так, чтоб захватило всю без остатка, – кинусь за ним на край света!.. Да только есть ли оно в тридесятом царстве, это настоящее, и откуда ему там взяться?.. Я – болото без островов, все засасываю, и ничего не порождаю, и только завидую твердым берегам, на которых растут сильные деревья и красивые цветы. Господи, да отчего же во мне такая расплывчатость? Неужели от нее никогда не избавиться?! Со слов знакомых, существует мой некий образ, в который можно поверить, и я думаю, что это я и есть. Когда же я сама пытаюсь заглянуть в глубь себя, то вижу все то же болото, в котором не за что зацепиться. Топко, холодно, пусто, и не на чем остановить взгляд, хотя… Хотя и для болот светит солнце, а значит, и в них есть что-то настоящее!.. Может, и во мне… – Катя посмотрела на личико спящего ребенка. – Может, и во мне есть хоть что-то настоящее, за что сможет уцепиться эта бедная малышка?”

СВЕТЛАЯ, ТЕПЛАЯ ЛЮБОВЬ – именно так Маша воспринимала мать. Боль и страдания погружали ее в бездну пульсирующих во мраке огненных шаров. Она мучительно обжигалась, съеживаясь в комок воспаленных нервов. Каждый раз бездна казалась бесконечной, но в какой-то момент все-таки отступала, сменяясь прохладой голубых свечений. И тогда девочка невесомо ступала по мякоти зефирных облаков, она прикладывала головку к освежающим струям живой воды, которая тихой музыкой убаюкивала ее.

Сон переходил в сон, мучительный – в блаженный. И пробужденье в нем становилось лишь новым сном, в котором едкий голод заставлял девочку плакать. И тут же СВЕТЛАЯ, ТЕПЛАЯ ЛЮБОВЬ успокаивала ее, питая молоком и лаской. И она снова засыпала.

Теперь Маша плыла среди невесомых воздушных фигур. Она нанизывала их на пальчики, и белые прозрачные очертания рассыпались на искрящиеся радужные пятна, нежно звенящие колокольцами. СВЕТЛАЯ, ТЕПЛАЯ ЛЮБОВЬ качала ее в колыбели сладких снов…

Но невидимая сила вновь вырывала из покоя и безжалостно бросала к раскаленным шарам, которые испускали тысячи огненных иголок, впивающихся в тело.

Первобытный хаос и свет боролись в ней, бросая из ада в рай, и это была реальность ее снов, это была ее жизнь…

Несказанность

Тайна поселилась так давно, что Нил подумывал, уж не родилась ли она вместе с ним. Сколько раз он пытался от нее избавиться – заливал вином, разъедал скептицизмом, вытравливал сарказмом, но она упорно не хотела покидать его, она теплилась. Он мечтал поделиться ею и облегченно вздохнуть, но всегда не решался. Он смотрел в глаза собеседнику, попутчику, другу, жене, и язык замирал, не зная, с чего начать, ведь есть же такое чувство – несказанность.

Если бы он был скрипкой, то сыграл бы мелодию, а окажись он листом, то оторвался бы от ветки и с порывом ветра совершил немыслимый пируэт, но слова не складывались во фразы, когда он хотел говорить о ней.

Он видел разные глаза – добрые, хитрые, милосердные, но никогда – понимающие его тайну. Возможно, это и делало его одиноким.

Дверь и стены каморки надвигались со всех сторон, сжимая и без того напряженное пространство. Чтобы разомкнуть его, Нил вышел в тусклую кишку коридора. Увидев измученную бессонницей Катю, он узнал свой взгляд, как будто в отражении, – те же одиночество и жажда чего-то несказанного.