***
Он договорился с женой, что на детские весенние каникулы приедет Маша. Ее должна была привезти подруга жены, возвращавшаяся домой из гостей у южных родственников, а отвезти назад – он сам. Жена просила его купить съемное детское сиденье для унитаза и потщательнее мыть ванну перед купаньем Маши, чтобы уберечь Машу от коммунальной заразы. Саша боялся не столько заразы, сколько непредсказуемого поведения соседей, хотел было провести с соседями предварительные беседы, умаслить их какими-нибудь приношениями, но передумал: побоялся, что слишком подготовленные соседи могут еще больше напугать Машу своим вниманием, понадеялся, что обойдется и так. Сиденье он купил, и еще – складную кровать. Подруга жены передала ему Машу с рук на руки у вагона. Она опять стала непривычно большой, как всегда, когда он ее долго не видел, поскольку он ждал увидеть ее еще меньше, чем оставил, – в среднем размере Маши его памяти, – встречал он гораздо более крупную Машу, чем мог себе представить. И еще встречал он Машу, настроенную критично. Она приехала инспектировать его жизнь. С сожалением он заметил, что и сам доверяет всему, что скажет дочь, не так слепо, не относясь к ее словам как к самому лучшему, что он может в жизни услышать. В этом году дочь пошла в школу, проходила этап, который жена называла “первичным одичанием первоклассника”. Означало ли это, что со временем одичание пройдет и за ним последует “вторичное” возвращение ребенка к одомашненному состоянию, или – после первичного одичания наступит вторичное и третичное, и в дальнейшем ребенок окончательно одичает или окончательно вырастет. Напоминало это те же настроения, что только что пережил он: Маша смотрела на себя, свою жизнь, своих родителей глазами одноклассников, этот же взгляд она приехала бросить на него. Он был рад, что не купил Маше подарок заранее, все, что он купил бы, теперь бы не подошло. Маша хотела теперь все “девочковое”: заколки, резиночки с розовыми цветами, сумочки, одежки другие, чем он привык на ней видеть. Со стороны глядя – Маша поглупела. Но детская ручка в его руке оставалась детской, подвижной Машиной ручкой, и лицо смотрело на него с удивлением: как же они могли так долго не видеться, если друг друга так любят. И, глядя ночью на спящую Машу, совсем младенческое, отдыхающее от надуманной дневной вредности лицо, отпечатавшийся на щеке след от подушки, прикрывая одеялом ее “большие” (он помнил, как ее пяточка в длину не доставала до средины его ладони), высунувшиеся из-под одеяла ноги, он говорил себе, что не Маша поглупела, а он Машу ничему не научил. С тех пор как Маша родилась, он шел за ней следом, как привык вообще идти за людьми, а Машу он считал лучшей из людей и шел за ней, ожидая, что она выведет его из его сложностей. Он должен был вывести ее, признав важным то, что происходит с ним, и он должен занять в жизни место настолько очевидно важное, чтобы у Маши не возникало вопросов, стоит ли верить его словам и выслушивать воспитательные реплики. И во всем была права Лиза. А он был во всем не прав. Его обязанность – вести Машу, и выводить ее из всех безобразий, в которые она может забрести. Дальше мысль повернулась в ту сторону, что зрелость человека, как и любого организма, наступает независимо от его опыта, он созревает, потому что приходит время: его время пришло раньше Машиного, и, как следствие, – он Машина опора, а не она – его. “Машечка”, – сказал он, поджимая ноги на коротковатом для него диване Лизиной бабушки. О том, что надо бы сменить диван, он не успел додумать до конца: уснул.
А проснулась Маша обыкновенной, без всякого “первичного одичания”. Ее поглупение, видно, уменьшалось и увеличивалось в зависимости от близости (в том числе и временной) или удаленности от школы. В ход пошли их общие воспоминания. “Смотри, как… (она назвала раскапываемый город)!” – сказала Маша, показывая на льдины на реке, намерзшие кусками одна на другую, освещенные желтым вечерним солнцем.
Город был для Маши слишком крупным объектом. Она очень старалась его как следует рассмотреть, чтобы было что потом рассказывать о поездке, но у нее плохо получалось. Она быстро уставала, а в уличной толпе на уровне ее глаз оказывались куртки и пальто взрослых. Тогда Саша стал внимательнее выбирать места, более подходящие для ее детских возможностей: Петропавловку, парки, привез ее троллейбусом на Стрелку. Пошел тихий весенний снег, Маша глубоко вздохнула и сказала: “Как красиво”. Глубоко вздохнул и он. На этой каникульной неделе улучшилась погода, опять пошел смерзшийся на время похолодания лед, они с Машей кормили ярких уточек с моста на Фонтанке, помесили весеннюю слякоть на дорожках зоопарка. Маша прочитывала каждую табличку на клетках с животными и запомнила почти всех зверей, которых видела. Ее не смущал запах и тюремное положение зверей, ее подход был натуралистический. Саша повел ее в книжный и купил большой атлас животных. “Как ты догадался, что мне нужен такой?” – спросила она.
Читать дальше