Элеонора Корнилова - Выигрыш

Ханс искал взгляд Урсулы сквозь клетки проволоки, чтоб попасть глазами в глаза. Только так – свое око в око друга – можно было выразить то, что сразило. Обман! Опять обман!

– Обокрала и дверь захлопнула! А вчера еще просила на стрижку! У нее, видите ли, нет денег! Скверная женщина!

Урсула тоже чувствовала себя просчитавшейся. Эта Старая, как все, старательно работала в саду, чистила у кроликов, полола траву, посмеивалась глуповато. Урсула даже подумала, что пьеска выйдет подольше, что эта проживет, пожалуй, месяца четыре. И смотри-ка, только второй месяц пошел!

В ту позднюю историческую осень Ханс боролся с урожаем один на один. Где затаилась морковь, он не нашел. Опознавательные морковные косы истлели и затерялись в плевелах. Выдернув несколько свекол, обнаружил, что держит только ботву. Кроты сгрызли свекольные тела под макушку. Шайзе! Картофель он проворонил еще летом, когда налетел колорадский жук. В то время как раз не было никакой Новой, личинок собирать некому, и жук полютовал. Копнув в разных местах картофельного кладбища, Ханс добыл только мокрые, гнилые ошметки. Шайзе! Фасоль хрустела под ногами. Ждала, да и треснула, разродилась прямо наземь. Тыквенные плети сиганули через забор и ушли в поле. Ханс поприщуривался: не покажется ли вдали оранжевый бок? Одна Старая варила из тыквы вкусный мармеладе… Теперь кто сварит! Вишню в июне расклевали дрозды. Сидели стаями, пузатые убийцы, с кровавыми от сока клювами. Та, плаксивая, не удосужилась расшугать и хоть ведерко собрать. Вишневый мармеладе еще вкуснее. Одна брюква не подкачала. Хоть и подточенная слизнями, вымахала огромная, будто котлы в землю закопаны. Ханс выкорчевывал каждую, как Геракл – Антея. В саду пахло бродящим вином. Догнивали яблоки и груши.

Ища сочувствия, Ханс тщательно побрился и сделал парадный выход в почти опустошенный им ареал обитания трудолюбивых и доверчивых: съездил по известным адресам, позвонил по старым номерам. Но ему отвечали:

– Я больше не имею для тебя времени!

И закрывали перед ним двери, и бросали трубки телефонов.

Он подсел к женщине на остановке. Успел до прихода автобуса рассказать о злодеяниях врагов, укравших его ковер, занявших сто марок, а также утащивших у него такую прорву еды, что было бесполезно, даже мысленно, втиснуть ее обратно в холодильник. Рассказывал свою жизнь, будто один день, и весь день его обижали и обманывали. Такое у него образовалось собственное наследие тяжелого прошлого, весьма отличное от наследия всей нации.

Пошли дожди. Вечерами он уныло плелся через облетевший сад, по мокрой траве, к клеткам. Кролики встречали его обычным грохотом, били лапами в дверцы, гремели задвижками. Ханс просовывал руку и ощупывал крестцы: не пора ли убивать. Беспокойные, оголодавшие, они кусались, царапались длинными, нестриженными когтями. Он ронял капли крови, ругался, тыкал в морды кулаком. Никто из кроликов не хотел еще немного потерпеть и подождать, пока хозяин нарубит брюквы. Все хотели жрать каждый день и немедленно. Бездельники! Некоторые издыхали, но нарождались новые. Самцы-подростки сидели по трое-четверо в одной клетке. Грызли стены, дрались и мужеложествовали.

Ханс похвастался знакомому скромненькому старичку, какая бойкая растет у него молодежь. Один, от горшка два вершка, а прогрыз толстенную стену! Попал в парадиз, в клетку к самке! И – Ханс не знает, сколько часов, – гонял крольчиху и наслаждался! Старичок посмеялся вместе с Хансом и вдруг попросил продать этого кролика. Пришел с аккуратной переносной клеточкой. Гладил кролика, мечтательно улыбался. Ласково говорил:

– Престу-у-упник!

Многие знакомые держали разных животных просто так – для души.

Перед сном, в свете настольной лампы, уже ни от кого не прячась, он вынимал из ларчика свидетельства своей главной страсти. Пересматривал и перекладывал лотерейные билеты, пускался в какие-то подсчеты, сверялся со старыми записями, тыкал в калькулятор. Размышляя над результатами, пукал для здоровья и чувствовал всем организмом, что удача близка, что изменение всей жизни не за горами. Так он и заснул однажды на диване, в куче газет и билетов, как вдруг что-то прогрохотало. Спросонья побежал к холодильнику на кухню: еда была на месте. Потом поднялся на второй этаж. В спальне обрушилась гардина. Он не поднял ни ее, ни упавшие в пыль шторы. Ничего не украдено, пусть… Утром на работе в хозяйстве узнал, что Берлинская стена рухнула тоже. Рядом, в советском гарнизоне, пока было спокойно. Как ни в чем не бывало, по улицам городков гуляли редкие патрули с повязками на рукавах. Иногда им удавалось навести порядок: находили своего солдата на газоне и волокли в казарму.