Валерий Генкин - Санки, козел, паровоз

— Ага!

— Не ага, а черт с ней! Если уж вы прошли мимо Малой, соберите остаток мужества и минуйте Большую. Тем более что буквально тут же перед вами гостеприимно распахнет свои просторы Погодинская!

— И мне, конечно, туда не надо? — высказал я догадку.

Он посмотрел на меня с искренним сожалением:

— Туда-то как раз и надо. Вы поворачиваете на Погодинскую, и почти сразу по левую руку вас ждет Саввинский.

— Слава Богу!

— Но — Малый! Да не расстраивайтесь вы так. Совсем с лица спали. Просто идите дальше, каких-нибудь сто метров — и вот вы у цели. Большой. Саввинский. Переулок.

А других новостей что-то не припомню. Живу спокойно и, можно сказать, счастливо. У меня славная жена, которую я люблю и — думаю — она меня, ведь как иначе жить с таким занудой? У меня наша с тобой дочь и наши с тобой внуки. А в долгие дни твоего ухода в меня вселилось убеждение, что любовь в истинном обличье проявляется только вместе с жалостью, и такая уже не исчезает, просто со временем переходит в тихую, дремлющую и очень светлую форму.

Они поженились довольно скоро после самолетного знакомства. И сначала — тридцатилетние, с немалым опытом чего-то там за плечами — впились друг в друга, словно подростки. Он с удивлением открывал для себя новый мир ежедневного праздника. Она, засыпая, лепетала: «Котя, мой Котя». Одна была, очень смешная, загвоздка — патологическая аккуратность Виталика. Он понимал, что это ненормально, но полотенца в ванной вешал всегда ровно и поправлял за Наташей. Туфли в передней выстраивались в линию. Стопки тарелок в шкафу были строго организованы: сначала глубокие, поверх — мелкие большие, потом — десертные. И не дай Бог перепутать: он хмурился и переставлял по-своему. Смотреть на его письменный стол было тошно: стопка бумаг ровнехонька, карандаши остро заточены, в стаканчике ничего лишнего. То же и на рабочем месте в лаборатории: все резисторы и конденсаторы разобраны по номиналам и разложены по ячейкам — ну и так далее. Деньги в бумажнике — Ленин к Ленину. Наташа сначала терялась, потом стала раздражаться. Впрочем, когда конфликт достигал опасной точки, Виталик резко менялся. Раз увидел по телевизору какой-то триллер: маньяк, такой же аккуратист, пытается убить жену, оставляющую вещи где попало. Виталик криво усмехнулся — и тут же стал небрежно бросать полотенце на сушитель. Семья была спасена. И родилась Ольга.

А теперь вот и Кирка, внук. Ребенок как ребенок. Марки машин хорошо знает. И заливисто хохочет, когда что-нибудь срифмуешь. Скажем: Кирка — в голове дырка. Ха-ха-ха… А Ольга — деловая, энергичная, уверенная. Может быть, чуть чересчур. Тут у меня машину угнали. Новую, десятку. Нуда, тогда таких не было. Вот как эта. Хороша? По тому нашему с тобой времени — и правда хороша. Сейчас-то она чуть ли не признак бедности. Так вот, угнали, и она, Ольга то есть, сразу же сказала: «Папа, я тебе новую куплю». И купила. А помнишь, как мы в Одессу втроем… То была вторая наша машина, желтая такая, «одиннадцатый» ВАЗ. И на походном примусе грели болгарские голубцы из банки. Ольга от них балдела прямо. А ночевали в какой-то дыре с клопами. Или не было клопов? Не было. Перепутал — с теми, что падали с потолка в Псковском переулке. Так вот, купила. Нечаянная радость — и смущение от благодарной щедрости дочки. Ожидал ли? Пожалуй, хотя помню Кафкино: родители, ожидающие благодарности от детей, подобны ростовщику.

Профессия — ростовщик.

По-нашему, банкир.

Ольга теперь в крупном банке, референт (так красиво секретарей называют) вице-президента.

Потому может мне машину купить.

Вот еще одно твое письмо.

5 июля 1977 г.

Дорогой Котя!

Сейчас уже без десяти 11, Оленька наконец угомонилась, а я могу спокойно писать. Ее не дождешься — она занимается прожектерством: вот какое длинное письмо она напишет папе, но только не после завтрака (а к вечеру говорит — только не до ужина и не после ужина, а завтра после завтрака). Чтение тоже идет с трудом. Зарядку она по программе не делает, но зато лазает, висит, крутится на карусели (у меня голова кружится, а ей хоть бы что). Обычно выходим мы из дома часов пол-одиннадцатого (встаем от полдевятого до четверти десятого). По дороге заглядываем в кафе, там она пьет свой молочно-фруктовый коктейль через соломинку, а я — кофе. Когда погода более-менее приличная, не льет, как бывает нередко, и не холод без солнца, то идем на «моря-окияны», там прямо на пляже детская площадка, я сижу на скамейке, часто в куртке, а она (и др. дети) носится по площадке босиком (конечно, не все три часа босиком), потом моет ноги в море, а если погода приличная, то окунается. Часа в три обедаем. Пока я готовлю, Оленька гуляет еще во дворе. Потом она час ест, а в пять — полшестого мы снова идем пить коктейль и на море, на детскую площадку.