Розамунда Пилчер - Сентябрь

— Ну что ж, тогда почему бы не сделать все как на настоящем деревенском празднике осенью? Снопы спелого ячменя и ветки рябины — спелые красные кисти, золотая листва. И бук, мы пропитаем срезанные ветки глицерином и привяжем к столбам шатра, столбы будут, как осенние деревья…

— Потрясающе! Гениально! Сделаем все накануне бала, в четверг. Вы запишете это в свой ежедневник?

— В четверг день рождения Ви, она устраивает пикник. Но я его, пожалуй, пропущу.

— Изабел, вы святая. Сняли с моей души такую тяжесть. Теперь я могу вздохнуть с облегчением, — Верена блаженно потянулась, незаметно зевнула и умолкла.

Мирно тикали часы на камине, тишина убаюкивала сидящих в гостиной дам. Стоило зевнуть одной, как тут же зевнула и другая. Ах, зря они вообще расположились отдыхать в середине дня, обе раскиселились, сейчас и на ноги подняться трудно… кажется, век бы так сидела. Летний день, дел никаких нет. Изабел вновь охватило чувство, что время остановилось, она снова перенеслась в прошлое, из которого ее вернул голос Верены. Снова она мысленно увидела леди Балмерино, которая любила сидеть здесь, как сейчас сидят они с Вереной, что-нибудь читала или вышивала. Все снова было, как когда-то давно. Вот сейчас раздастся деликатный стук в дверь, и войдет дворецкий Харрис, катя перед собой сервировочный столик красного дерева с серебряным чайником и тончайшими фарфоровыми чашками. Тут же накрытое блюдо с только что испеченными булочками, кувшинчик со сливками, земляничное варенье, лимонный бисквитный торт, темная сладкая имбирная коврижка…

Часы пробили четыре часа — четыре серебряных удара. Иллюзия рассеялась. Никогда не войдет в комнату со столиком Харрис, его уже нет на свете. Изабел снова зевнула и заставила себя встать.

— Пойду поставлю чайник, — сказала она, — будем пить чай.

— …Как раз в том году у моей двоюродной сестры Флоры родилась дочь. Вы знали ее родителей? Дядя Гектор был брат моего отца, только гораздо моложе, он женился на девушке из Рема. Познакомился с ней, когда работал в полиции; нашел сокровище, надо бы хуже, да некуда. Ей и тридцати не исполнилось, а она уже чуть не все зубы растеряла. Когда бабушка узнала, что дядя хочет на ней жениться, она в ярость пришла, заявила, что никаких католиков с их свечами в нашей семье не будет, ведь сама-то она принадлежала к Свободной Шотландской Церкви. Я девушке нарядную накидку связала из розового шелка. Таким красивым ажурным узором, а она возьми да и брось ее кипятить в бак вместе с простынями, мне до слез жалко было…

Вайолет перестала слушать, да это было и не нужно. Достаточно кивать головой или произносить «м-м», «а-а» всякий раз, как Лотти на минуту умолкнет, чтобы перевести дух, и снова примется плести нескончаемую околесицу.

— …В прислуги я поступила, когда мне было четырнадцать лет, нанялась в большой дом в Файфе. Уж как я плакала, как плакала, но мать сказала: ничего, будешь служить. Взяли меня судомойкой, а кухарка ох строгая. Я в жизни так не уставала, в пять утра уже на ногах, а спала я на чердаке, так еще этот лось.

Слово «лось» зацепило внимание Вайолет.

— Как ты сказала, Лотти, — лось?

— По-моему, это был лось. То есть его голова, такое чучело на стене. Для оленя уж очень большая. Мистер Гилфиллен был миссионером в Африке. Кто бы мог подумать, что миссионер станет убивать лосей, а вот он на них охотился. На Рождество всегда готовили жареную индейку, а мне доставался только кусочек холодной баранины. До чего жадные. У таких снега зимой не выпросишь. Чердак, где я спала, протекал, платье у меня было вечно мокрое. Я и заболела воспалением легких. Вызвали доктора, и миссис Гилфиллен отослала меня домой. Вот я радовалась-то. Дома у меня был котенок, такой пушистый, игривый, ужасный проказник. Откроет дверь в чулан и ну лакать сливки; мы один раз нашли в банке со сливками дохлую мышь. А потом Рыженькая родила котят, они были такие дикие, исцарапали матери все руки… Она не любила животных, папину собаку так просто ненавидела…

Две пожилые дамы сидели на скамейке в большом парке Релкирка. Недалеко от них катила свои воды река, высокая от паводка, бурая от частиц торфа. Стоящий чуть не по пояс в воде рыбак вздернул в воздух леску, хотя она у него ни разу не дрогнула. На противоположном берегу высились викторианские особняки в глубине просторных садов, с лужайками, сбегающими к самой воде. Против двух вилл покачивались на причале яхты. Плавали утки. По берегу шел мужчина с собакой, остановился возле уток и стал бросать им крошки. Птицы, хлопая крыльями, подплыли, стали жадно глотать.