Геннадий Авраменко - Уходили из дома

Встали только в половине десятого. Доели вчерашнюю кашу, запили чифиром и ломанулись на вокзал.

В электричке решили разделиться. Я забрал все вещи и поехал на Мангуп, а ребята пошли в Танковое — собирать яблоки, чтобы потом отвезти их в Симф и сдать.

Я тут же поймал попутку и доехал до Танкового, потом до Красного Мака. Шел не спеша, кушал яблоки. Встретил спустившегося Командира и симферопольцев.

Часам к шести неторопливо поднялся по Мужской тропе. В Мустанговой обнаружил вильнюсскую Гиту с каким-то человечком. Поздравил с прибытием, рассказал о правилах и новостях, да и отправился к себе.

Дома, как и всегда в мое отсутствие, бедлам. Хотя это я наговариваю — когда уезжали, было не грязнее и не чище, просто никому, кроме меня, и в голову не приходит убираться. Завтра приберусь.

Сварил чан пшенной каши. Тут же, мистически уловив возможность поживиться, нарисовался Скрипа. С удовольствием вкусив каши с аджикой, Скрипа сообщил, что нас ждут люди в храме Кибелы. Что мы сейчас принесем им травы и забодяжим «каши». Я не очень понял сбивчивых Скрипиных объяснений, но пакет травы взял.

В храме Кибелы сидела толпа народу, в том числе Дима Кришнаит, Шершун, Коля, Оля и даже Ромчик. Подъехал все-таки. Оказывается, у него 29 августа день рождения был. Ромчик праздник изящно зажал, отболтался. Про Танюху Львенка разговаривать с ним не стал, но за нее так обидно стало! Блин, вот она обломается, когда приедет в Харьков, а его там нет. Расстроится ведь, влюбленная душа.

А я вот хожу, как дурак, невлюбленный. Да и не в кого тут влюбляться. И не хочется.

Нажарили «каши», отведали. Невкусная какая-то получилась, но вперла как полагается. На приходе рванули в Акустическую. Поиграли-попели, но я что-то обломался, настроения не было. А может, просто устал с дороги.

Вернулся в грот, понял, что пробило на хавчик, и, перекусив пшенкой, завалился спать.

Вот и осень.

А я тут, в Крыму, и уезжать даже не планирую. Что же со мной происходит? Это надо ж так измениться всего за пару лет!

На Дырявом нашел куртку. Висела на суку около покинутой пещеры, той, что с дымоходом в потолке. Осмотрел. Болоньевая, синяя с красными вставками на рукавах. Красивая, хоть и немного мажорская. Без дырок, не драная. Странно, кто мог ее оставить? Наверное, забыли. Но мне сгодится — скоро будет холодно, в городе в куче тряпья долго не проходишь, а куртка в самый раз. Походил, покричал хозяина — никого.

Спустился к татарам. Поинтересовался, не надо ли кому чего. В одном дворе попросили принести дров. А мне что, мне работа в радость. Натаскал бревен со склона, сушняка. Попилил, порубил, часа за три управился. Татары радушно накормили мантами и пловом, дали с собой овощей, хлеба и крупы. И для души не забыли — коробок хорошей травки и поллитрушку самогона.

Из Симферополя вернулись Доброволец с Костиком. Привезли молочной смеси и кой-чего пожрать. Молодцы! — А что в большом рюкзаке? — спрашиваю.

— Да так, заехали на дербан в село Пионерское.

И высыпали на полиэтилен гору травы. Приплюсовавшись к тому, что уже на нем лежало, трава образовала копну, источающую прекрасный запах свежескошенной конопли.

Еще напряг случился — Колю Садовника кинули на бэг. Вернулся в пещеру, а там пусто. А в рюкзаке были пленки отснятые, куртка, часы... Обежали весь Мангуп, но тщетно. Что ж за крыса завелась такая?

Предложил Коле взять куртку, найденную вчера. Коля насторожился, попросил показать. Но, удостоверившись, что куртка не его, снова расстроился. Взять отказался.

В собственном гроте был зверски искусан осой. Пытавшаяся поесть из котелка оса была, естественно, мной изгнана уверенным движением руки, но сдаваться не пожелала. Сделав круг, полосатая сволочь атаковала меня и вцепилась в прогнавшую ее руку. Уже вскоре моя правая конечность напоминала карикатурную клешню морячка Папая. Кисть до пределов раздуло, она перестала двигаться и не чувствовала боли. Левой рукой я не мог делать практически ничего, поэтому наслаждался всеобщей заботой. И самокруточку мне свернут, и чаю поднесут...

На горе появился всамделишный иностранец.

Растерянные мангупцы привели его ко мне.

— Вот, — говорят, — Ринго, немца праздношатающегося нашли.

Немец веселый такой, по-русски говорит прекрасно. С хайром небольшим, в очках. Зовут Илья, сам из Берлина. Мама, говорит, русская, вот и назвали так нетипично для немецкого уха.