Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

И вот тут-то всё и обернулось ужасом.

— Это, мой новый массажист! — громко объявила она на случай, если её Кристиан задался бы вопросом по поводу присутствия незваного гостя, которого преданная жена его уводила за собой в их спальню.

Даже если, притом, мысли образцовой супруги, героически принявшей на себя целомудрие в знак верности ввергнутому в немощь мужу оставались и праведными, никто не посмел бы бросить в неё камень и в случае, в общем-то, житейского промаха её. Но, почему нужно было ехать к ней? Я последовал бы за ней в тот день безумства куда угодно. Зачем же понадобилось ей унижать своего мужа импотента? И, принуждённый чёрт те знает что за неодолимой силой, новоиспечённый массажист сымпровизировал сеанс массажа. Хотя и призывал полновластную владычицу свою к молчанию, та не смогла отказать себе в удовольствии поисторгать из себя огненную страсть; многозначительные крики её не оставляли ни тени сомнения в истинной природе практикуемого массажа.

Как же это удалось мне удерживаться роли моей, не смотря на недопустимую близость низведённого до тишины бедолаги? Загадка. Не стал ли циником я? К самому себе испытывая отвращение, всё же никак не мог остановиться я. Что же это — нужда в реванше, в козле отпущения, в искупительной жертвенности? Ничего не знаю я, смею лишь надеяться, что тем днём не моя была то участь.

Во время, как покидал я ту гнусную и пафосную жёнушку, даже не предложившую подбросить меня обратно, на поросших плодовыми деревами задворках виллы неспешными водами своими, как глаза хозяйки ненавистью, истекала Эн.

Словно осёл тащил я пакеты свои до самого супермаркета и всю дорогу, как тот истый католик, выговаривал себе, что заслуживаю подобной кары и, что для искупления вины моей, нужно бы меня ещё и бичевать.

Всё, что принёс, загрузил я в единственную, брошенную после закрытия возле торгового центра Мега ручную тележку. Затем проделал весь путь домой, где и принял горячий душ. Чувствовал себя я отвратительно и решил, что велик свой заберу как-нибудь в другой раз.

Несколькими днями позже наткнулся, случайно, я на телепередачу, касавшуюся больных с синдромом именно «locked in», в которой супротив гарантий супруги бедного рогоносца говорилось, что слышал тот преотлично и, главное, прекрасно всё осознавал. С мужем-инвалидом неверной жене достаточно было установить некий код общения. К величайшему, но не имевшему обратной силы стыду своему увидел я, как один из подобных ему «живых мертвецов» дрожанием ресниц изъяснялся с кроткой и улыбчивой второй половинкою своей, а та с любовью, нежно и горделиво переводила «слова» счастливого отца двоих детей и третьего, бывшего, должно быть, пока в пути к ним.

Так и доплёлся я до самого что ни на есть вечера 1-го ноября, перемазанный липким отвращением к самому себе. Happy birthday to me !

Вот я почти что и тридцати одного года от роду. О празднестве, как того настойчиво желала Франсуаз, и речи быть не может. Хотелось остаться мне наедине с самим собой, свободным в решении открывать ли дверь перед призрачной, всё ещё любимой мною виртуальной креатурой моей, в случае, когда бы дата дня рождения моего пробудила б в ней тоску по всё ещё переполнявшей меня к ней нежности. Способным, так же, и кран газовый открыть, чтобы уснуть навсегда в надежде вновь обрести её в мире ином более любящей меня, но, в который уж раз, давал ей шанс спасти меня из небытия.

В «двушке» своей, служившей кухней, столовой, спальней, гардеробной да и ванной комнатой мне, застелил я скатертью цвета лаванды и глаз её голубых стол.

Отыскал самую красивую голову свою из тех, что утеряны мною и вновь найдены, славную голову свою воскресную с самыми нежными глазами и самым разлюбезно жадным ртом. Приготовил и пенсне я, на случай возможной аллергии к запаху того, другого, что мог на ней сохраниться.

Даже единственный листок из календаря вырвал, чтоб вместо него на все последующие времена вклеить фото её… Но осыпались неумолимо, минута за минутой, словно зерно из колосьев, часы ожидания… Что же станется со мною?

Достал шампанское я из холодильника, но после того лишь, как убедился, что не впала она в зимнюю спячку в нём — кто может знать, что станется с нами, сказал самому себе я, окажись мы в холоде… Наполнил оба бокала и чокнулся ими за отсутствие: в первый раз, которой дожидался; во второй — той, кто никогда не придёт, потом той, кто больше не любит меня, а ещё той, что несомненно забыла меня. Эту операцию повторял я, пока не опорожнилась бутыль.