Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Я рисую… безнадежье, душевные синяки, побег в никуда, прочищаю от чёрных мыслей мозг свой, купаюсь в розовом цвете и нравится мне это, безо всяких там претензий. Рисую повсюду, на самом себе и напеваю: «Еж ли ноги голубы, это значит от любви, ну, а зелены еже ли, значит в гневе забурели..»

Звонят… кто это опять? Инопланетянка из вчера, теперь лицо её скрыто под кремовой маской небесно голубого цвета, но бигуди из морских трав всё те же.

— Здорово, парень! Не хотелось доставать тебя вчера, и без того ты был основательно потрепан, но я заметила приставленные к стене картинки и подумала, уж не ты ли их нарисовал, а кисть и палитра в твоих руках подтверждают это.

— Так оно и есть, в воскресенье у меня живопись, ну и что?

— Воскрешенье? Причём здесь воскрешенье? Ну, да ладно. Не хотелось бы тебя огорчать, но у тебя есть одна проблема.

— Да? И какая же, скажите на милость?

— Ты дальтоник.

— Это как же так?

— Деревья у тебя голубые, а я не видела ни разу голубых деревьев, потому как их и не бывает.

— Я их такими вижу.

— Ах, ну да, ты видишь их голубыми… Что ж, я права, ты дальтоник.

— Да, нет же, Пьеретта, вас ведь так зовут, не правда ли, таково на этот раз решение художника, так сказать.

— Что, у тебя и разрешение на это есть?

— Это личное осмысление, интерпретация, что ли, или воображение, в то время как вы хотели бы видеть вещи такими, какими они и есть на самом деле…

— Ах, ну да! Только так-то оно проще, чем видеть деревья синими, а ручьи красными.

— Да, знаю я и сам, что это не настоящие их цвета, но вижу всё же их голубыми. Если вам нужны ручьи и деревья «нормальные», возьмите «Поляроид» какой-нибудь и получайте удовольствие. А я, я пытаюсь передать, или воссоздать, иллюзию таинства, удивить что ли…

— Ты что, травкой обкурился, эй?

— Вовсе нет!

— Да ты бы меня больше удивил, напиши ты деревья эти как они есть, во всех деталях. У тебя же нет даже листьев, на твоих деревьях.

— Но… да не стремлюсь я к виртуозности, чёрт меня подери!

— Не нервничай, малыш, рассказывай спокойно.

— Точность, совершенство формы, деталей, цвета всего этого старались достичь в минувшие эпохи: Вермеер, Каналетто, Дела Франческа, Ингрес, Курбе, Рафаэль, Да Винчи с Джокондой, Веласкес и его Menines , всё это прекрасно, от этой красоты дыханье может перехватить.

— Эй, парень, поосторожней, не выпендривайся громкими этими именами.

— Не перебивайте! В ту эпоху, так называемую эпоху классицизма, от живописца требовали передачи сюжета без его интерпретации, за минусом некоторых бредовых галлюцинаций у Босха, да большинства мифических заклинаний. Сегодня, дорогая Пьеретта, сюжет играет гораздо меньшую роль, нежели способ выражения или же эмоциональность.

— Хватит, а не то заплачу.

— Вздумай вы рисовать с тем же реализмом, с той же правдоподобностью, что и при Ренессансе, ваши картины смотреть, конечно, будут уважительно, но с едва скрываемой скукой.

— Ну уж, детка, ты и хватил. Надо же это ещё и уметь. Да не те мерзости, каракули или прочий там помёт мушиный, что пытаются нам демонстрировать теперь.

Оставляю её на минуту, нужную мне для того, чтобы отыскать на моей полке, считай библиотеке, увесистый том по искусству XX-го века, и показываю ей « Гернику » Пикассо.

— Это ужасно!

— Погодите…

Показываю ей одну вещицу из молодого Пабло, автопортрет лет в двадцать, в академической манере.

— Ну, вот то, что надо, это мне нравится, это красиво…

Тут меня и понесло… Вываливаю ей всё, что узнал я на вечерних курсах по истории искусств, да так терпеливо, что твой профессор с университетской кафедры.

Ну да, Пьеретта, Пикассо тоже начинал с гамм, всему учился, рисовал как все, мне хотелось показать вам, что ему прекрасно всё удавалось… но, когда упоминают Пикассо, никому в голову не приходят эти его первые работы. Пресытившись старыми мастерами и набив, что называется, руку, Пикассо попытался сделать что-то своё, он отринул логику, освободился от любых канонов и табу, ушёл от классицизма, пересев в поезд, выпущенный на рельсы Сезанном.

— Лучше б у него из этого ничего не получилось!

— Милая Пьеретта, вам не помешало бы оставить эту уверенность в собственной правоте и не нападать на то, что вам неведомо. Во все времена были нужны безумцы, открывавшие новые пути, которыми всякие там умники начинали пользоваться лишь много позже. Говорите, что вам это не любо, у вас есть на то право, а я стану уважать ваши вкусы, только не отвергайте иной взгляд на вещи кого-то другого.