Сальваторе Адамо - Воспоминание о счастье, тоже счастье…

Как бы там ни было, но о своей незначительной персоне подумал я лишь в субботу, блюдя оную как и патронесса моя, мадам Смертушка. Разумеется, никогда не бывал я одинок перед телевизором, где обретал возможность увидеть иные лица, а не только лишь погружённые в траурную скорбь. Не осмелюсь утверждать, что на всех на них сияют улыбки, однако, по меньшей мере, они не плачут, что для меня значило вовсе не мало.

Народу-то, народу-то сколько! Будто порошинки металла, притянутые гигантским магнитом в форме вопросительного знака. Господа теологи, скажите же мне, как это наш Господь, будучи один одинёшенек, конкретно каждым из нас интересуется? И на фоне и соседства тающей вечности с неизмеримой мощью, чем же это наши попытки возвыситься до единения с высшей Сутью окажутся лучше тех волн лепета, посредством которых ростки растений, похоже, друг с другом общаются, реагируя на наше присутствие, хотя мы всего лишь более или менее симпатичный итог их жизнедеятельности? Способны ли они, в растительном миру сестрёнки наши малые, пробиться сквозь глыбу огромного невидимого кристалла, на котором всякий раз, когда возникает желание у нас сесть на рейс, уносящий в страну живущих в ней душ, расшибаемся, по крайней мере при жизни, всмятку мы?

В любом случае, бамбук умеет нечто, благодаря чему, при зацветании первого из них, то же самое происходит со всеми остальными, одновременно и повсеместно, где бы они не произрастали. Словно повинуясь приказу, передаваемому некой волной, бросающей вызов и времени, и пространству. Что скажете на это? Представьте, что мы, все и повсюду, запустили бы волны любви, как только первые влюблённые ощутили в сердцах своих едва зацветшие бутоны божественного чувства. Ну хорошо, картинка получается в стиле «love and peace, and flowers в волосах», только, может, удалось бы нам нескольких войн избежать.

Боже мой! Куда ж это меня занесло? С ума сойти, что может в голову поналезть, пока стоишь в очереди в супермаркете.

Вновь отправляюсь в развернувшийся во мне самом монолог.

Почему и для кого галстук сей, мадам? Для мужа вашего, вашего сына или любовника? К годовщине его, на праздник ли? Уверены ли вы, что он ему понравится? Если осмелюсь, я непременно вас об этом спрошу, милая мадам, дабы свидетельствовать вам, что случай ваш мне интересен и, что не одиноки вы. Боюсь только, как бы не послали вы меня к чёрту. О, намерения мои ясны, вам я желаю лишь всего самого хорошего, безо всякой двусмысленности, так сказать, без тени на плетени. Я зауряден, посредственны также и вы. Вы и я всего лишь парочка из шести миллиардов микрокосмосов, составляющих человечество. Так что, прежде чем утверждать, будто могли бы мы завладеть вниманием мирового сознания, называемого Богом, обеспокоимся обоюдно на наш счёт, поскольку стоим теперь в одну и ту же кассу, в одном и том же супермаркете в ту же самую субботу — хронической безысходности. Лишь от вас зависит, улыбаться ли мне. Заклинаю вас в том, пока не проглочены вы толпой и не перестанете существовать для меня.

И, как если бы прочла она мысли мои, ко мне в этот раз угрожающе повернулась некая дама и бросила мне, без экивоков: «Фото моё хотите?» Я намеревался улизнуть, но она едва ли не непреклонно добавила: «Поищем его у меня!»

Я опорожнил тележку в «Опель» таинственной дамы моей, и очутился у неё, в небольшой уединённой вилле на окраине Морланвельца. Едва приоткрылась входная дверь, а мною уже завладело нечто подобное вещему угрызению совести. Задавался я вопросом, не уж то и в самом деле то был я, Жулиано Кросе, заскорузлый скромняга, преступивший тот запретный рубеж, что доселе звался благоразумием. В какую же авантюру я вляпался?

Не заставил себя долго ждать и ответ, правда, не совсем хороший. Через щель в драпировке между холлом и спальней заметил я сидевшего в кресле-каталке мужчину, смотрел он телевизор. Присутствие его сразу же успокоило меня — совершенно дерзкое моё вторжение не возымеет сколь-нибудь серьёзных последствий, думал я, потешаясь про себя тому всполоху сумасбродства, что привёл меня в этот, оказавшийся, в конечном счёте, весьма пристойным дом. Тогда, как мы разгружали доставленные из супермаркета съестные припасы, я задавался уже даже вопросом, не пожалею ли я о столь мирной развязке, поскольку, как бы там ни было, но на первый шаг осмелился то я. Жизнь моя, и в правду, несколько уж месяцев была довольно плоской.

Женщина, тем временем, весьма холодно мне объяснила, что муж её болен синдромом «locked in». Иначе говоря, в своём непослушном теле «умирал он живым» и, как думалось ей, совершенно того не осознавая. Автомобильная катастрофа закончилась перелома позвоночника. Мозг его функционировал, только не принимал, «пожалуй», более сигналы ощущений от заинтересованных в том конечностей и мышц. То «пожалуй» заставило меня похолодеть от ужаса. Она показала своему Кристиану голубой в золотистую полоску галстук, который ему подобрала — занимался он коммерцией, торговал обувью — и мы отпраздновали, напоминаю вам, день святого Крепина. Затем она взяла мою руку и с похотливою улыбкой, отвратный намёк на сговор в которой ускользал от моего внимания, потащила за собой. Я был убеждён, что идём мы на кухню, выпить кофе и поговорить о её голгофе. Женщина, конечно же, искала внимающее ухо, которому могла довериться и хотя бы чуточку, но облегчить душу, а я сердился на себя за то, что приписывал её приглашению непристойные мотивы.