Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

В следующий раз я пришел в «Асторию» в один из тех осенних дней, когда небо без стеснения можно назвать лазурным, а воздух – хрустальным. В такие дни дым поднимается прямыми колоннами, а каждая подробность ландшафта становится вдруг такой четкой, словно побывала под резцом гравера. Зеленые буксиры с черными трубами скользили вниз по реке, и буруны белой пены непрерывно расходились от их носов.

Сам Смеджебаккен был красивым мужчиной, разве что немного слишком флегматичным, жена же его могла бы послужить идеальной моделью для кого-нибудь из итальянских живописцев эпохи Возрождения. Но их дочь, несмотря на свой недуг, была даже красивее матери. Я познакомился с нею в тот день в передней гостиной дома ее родителей. Из глубины двора доносился целый сонм нот, как будто оркестр настраивался перед концертом, но оркестр, состоящий из одних только фортепьяно. А через окна мне открывалось голубое небо, невесомо раскинувшееся над видавшим виды кирпичом «Астории».

Родители ее упаковывали ящики, готовясь к переезду. Смеджебаккен провел меня в ее комнату, представил нас друг другу и вернулся к своим занятиям. Может быть, благодаря несравненной красоте девочки ее непроизвольные движения не произвели на меня никакого впечатления. Почти. Сам того не осознавая, я начал двигаться вместе с ней, все время следуя за ее голубыми глазами, которые блуждали, когда она не могла усидеть в неподвижности.

Она сказала:

– Хорошо, что вы немножко двигаетесь вместе мной. Мама и папа всегда так делают. Мне тогда кажется, что сама я не шевелюсь.

Она с трудом выдавливала из себя слова, как будто их удерживали эластичные ремни, которые требовалось растянуть и которые могли их остановить и даже утянуть обратно.

– Я даже и не заметил, что так делаю.

– Вот и хорошо.

– Рад с тобой познакомиться, – сказал я. – Я ведь знаю, как сильно тебя любят твои мать и отец, и теперь понимаю почему. Ты – прелестное дитя. Никогда не видел ребенка с такими глазами, как у тебя, – или взрослого, если на то пошло.

– Вся моя жизнь, – сказала она, – в моих глазах.

Я кивнул.

– Я не хочу переезжать на Манхэттен.

– Знаю. Твой отец говорил мне об этом. Когда мне было примерно столько лет, как тебе, мне пришлось переехать из единственного дома, который я когда-либо знал. Но обстоятельства очень сильно отличались.

– Почему? – спросила она.

– Они были ужасны, – сказал я, – просто ужасны, но я их превозмог. Осилил и переезд. И ты тоже справишься. Там, куда я переехал, у меня была веревка, которая свисала с дерева, склонившегося над заводью в реке. Я слетал с этой веревки десять тысяч раз, и каждый полет избавлял меня от горечи вынужденного переезда. Я и сейчас вспоминаю то дерево – оно склонялось над заводью с такой же любовью и такой же грустью, с какими я думал о том месте, откуда уехал.

– Я не умею слетать с конца свисающей веревки, – сказала она.

– Но ведь плавать ты умеешь, – ответил я. – И в новом своем доме ты будешь плавать дважды в день.

Она улыбнулась.

– И еще вот что, – сказал я. – Поскольку во время упражнений ты будешь тратить много калорий, то готов поспорить, что каждый день, когда ты будешь плавать, мама будет водить тебя в кондитерскую.

– Точно?

– Обещать не могу, но предложу ей об этом подумать. Когда я делаю физические упражнения, то позволяю себе полакомиться. Только мне надо быть осторожным, чтобы не съесть лишнего, потому что если я буду переедать, то могу слишком растолстеть. Но ты пока что малышка, и остерегаться тебе не придется.

– Не придется, – сказала она. – Я худышка.

– Ты «свелт», – сказал я ей.

– Что это значит?

– Это значит, что у тебя все в порядке, с легким уклоном в сторону худобы. Это по-шведски. Ты узнаешь это слово, когда будешь учить шведский.

На самом деле, как многими годами позже обнаружил я в Морской академии, слово это французское. Я подумал, что это одно из слов, вроде «бистро», что французы заимствовали из варварских наречий.

– Зачем мне учить шведский?

– Потому что ты Смеджебаккен.

– Потому что я кто? – спросила она в изумлении. Ясно было, что родители не обо всем ей рассказывали.

– Потому что всех маленьких девочек с голубыми глазами зовут Смеджебаккен, и рано или поздно они учатся говорить по-шведски. Шведский язык прекрасен, и, говоря на нем, чувствуешь то же самое, как будто поешь, играешь на фортепьяно или гребешь на каноэ.

– А вы говорите по-шведски?

– Нет.

– Тогда откуда вы знаете?