Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

Как мог нью-йоркский детектив начала пятидесятых отреагировать на преступление, связанное с третейским решением по удвоенной ставке, иначе чем подумать, что речь идет о половом извращении, связанном с насилием? Даже если бы насилие было более откровенным, общепринятая мудрость состояла в том, что люди элиты сами позаботятся об этом в своем кругу. Итак, я пришел к выводу, что в отношении полицейского вмешательства мне обеспечена если не полная неприкосновенность, то, во всяком случае, колоссальная фора.

Что до морального оправдания, то, право же, не надо особо напрягаться, чтобы найти оправдание для ограбления любого из инвестиционных банков, по крайней мере, таких, какими они были, когда я имел с ними дело. Это были высокопроизводительные картели с кастовой замкнутостью, которые избегали конкуренции и поддерживали свое положение с помощью пачек инструкций и постановлений и бессчетных неписаных законов. Инструкции и постановления писались назначенными или избранными политиками, которым эти фирмы либо уже платили, либо в скором времени собирались начать это делать.

Обычаи же охранялись в кругу закадычных друзей и прикармливаемыми клерками средней руки.

Федеральное правительство предоставило Стиллману и Чейзу лицензию на воровство в системе финансовых рынков. Это была закрытая система, которая брала деньги у многих, а возвращала только некоторым, не предоставляя большинству ни выбора, ни выгоды. Будучи мальчиком-рассыльным, я дивился тому, как торгуют ценными бумагами. Брокер, допустим, получал заказ – от школьного учителя или там молочника – на сотню акций Международного Сбережения по цене пять долларов за штуку.

Брокер говорил: «К окончанию торгов я дам вам знать, сумел ли я купить их по этой цене».

Затем он мог дождаться, чтобы цена на эти акции упала до четырех долларов, купить их и продать молочнику по пять. Или же купить акции по пять, проследить за их ростом, продать по шесть и сказать молочнику, что получить их по цене за пять не было возможности. В обоих случаях клиент обеспечивал гарантию брокерской коммерции. Я миллион раз видел, как это происходит. Компания Стиллмана и Чейза занималась в точности тем же самым, и не только с деньгами от молочника, но с пенсионными фондами, пожертвованиями и казной муниципалитета.

Внутри самой организации вознаграждение гораздо в меньшей степени зависело от затраченных усилий, чем от положения. Клерки и посыльные жили на скудное жалованье и порой рисковали своими жизнями, в то время как представители верхнего эшелона гордились тем, как словечко здесь или словечко там могло сколотить из ничего миллиард долларов, так что комиссионное вознаграждение обеспечивало им целое состояние. Хоть это и не одно и то же, но такая их гордость напоминала мне, как гордятся воры тем, что одним махом прикарманивают то, что какой-нибудь человек зарабатывал всю свою жизнь. Тем, кто готов осудить партнеров Стиллмана и Чейза строже, чем обычных воров, я посоветовал бы судить их не по барышам, но по нечестности. Ценность материальных благ колеблется и улетучивается, но постоянная величина чести всем хорошо известна и не поддается изменениям.

У компании Стиллмана и Чейза было отвратительное обыкновение управлять кровавыми деньгами тиранов и шейхов. То была горсточка государств, раскинувшихся на берегах Аравийского моря и Мексиканского залива, чьи диктаторы обожали сапоги, портупеи и патронташи.

Я не испытывал ни потребности в деньгах, ни желания ими обладать. У меня их было целое море, и вряд ли они для меня что-либо значили. На самом деле я всегда хотел только одного – воздвигнуть барьер между собою и кофе. И я не был одержим желанием причинить вред Стиллману и Чейзу. Они были беззащитны, но если я их ограблю, то мир от этого не станет ни лучше, ни хуже. Тогда, на террасе своей комнаты в «Хасслере», внимая крикам римских сов, адресуемым безмолвным звездам, я решил, что ограблю компанию Стиллмана и Чейза, потому что она есть, потому что это правильно, потому что это привнесет в мою жизнь лучик солнечного света. Потому что добродетель – лучшая награда, потому что жизнь коротка, а искусство для искусства – вечно.

Во время войны министр иностранных дел Швейцарии выразил протест американскому послу в связи с тем, что американский военный самолет нарушил швейцарский нейтралитет, вторгшись в воздушное пространство страны с северо-востока, проследовав вдоль Рейнской долины и облетев вокруг Маттерхорна не раз, не два и не три, но шесть раз – выполняя восьмерки, петли и «бочки». Все население Церматта было при этом поражено ужасом, а несколько козьих стад три или четыре дня не давали молока.