К полудню мы уже перебродили Чакрым и поднялись на крутые склоны Шавлы. Вот уж где туристов катать — у непривычного человека дух захватывает. Будто жеребенок, закричит в вышине красный коршун, поднимешь голову и смотришь, как он описывает круги, опирается на ветер раскинутыми крыльями. А то застынет неподвижно и только пошевеливает вильчатым хвостом, а потом завалится на крыло и пропадет из глаз. И останется одно серебряное небо да скрип седла. Задумаешься ненароком, а потом глянешь вниз на белую ленту реки, на уходящий вниз склон, и голова закружится. Конские копыта то и дело срываются с узкой тропы. А Алтынай едет — хоть бы что и прутиком поигрывает.
Здорово у них получается свататься — по-деловому как-то. Как будто в магазине: хочешь — пробивай в кассу, товар на витрине, не хочешь — вали. Вот и сейчас едет с ужасным своим азиатским спокойствием, делает свое дело, выполняет поставленную задачу — убедить меня оставить ее у себя. Не оглянется даже.
На шестнадцатом километре, где уже кедрушки начинаются, нам попались свиньи. Юрка их чуть ниже тропы заметил, спрыгнул с коня и бросился бегом, на ходу снимая ружье. Алтынай посмотрела в ту сторону, где за Юркой сомкнулись кусты, а затем, склонив голову, стала теребить Айгыркину гриву, безразличная к исходу охоты. Я объехал ее и пошел рысью выше и чуть сзади кабанов. Звук Юркиного выстрела скатился вниз по склону и вернулся, оттолкнувшись от другого борта долины. Свиньи разделились, одна стала забирать вверх. Тогда я бросил коня, готовясь стрелять, когда она пересечет тропу. Малыш, оторванный от своих товарищей, возбужденный запахом зверя и выстрелом, решил держаться ко мне поближе, начал мять кусты вокруг, звеня болтающимися стременами. Я пытался прогнать его назад, замахивался ружьем, но Малыш только таращился на меня испуганным верным глазом и топтался в замешательстве, а близкий уже кабан отвернул и затерялся в логу.
Добыча ушла от нас обоих и разожгла азарт еще больше. А ведь куда скучнее было бы сейчас разделывать мертвую тушу, чем продолжать путь, всматриваясь волнующимся взглядом в лесные поляны и чащи.
Юрка заглянул в пустую гильзу, повертел ее в руке и сунул в карман.
— Ну что, Алтынай, видела свиней?
— Joк, к ц рб ц г ц м. — Она наклонила голову и поиграла поводьями.
— Как нет? Вот же они бежали маленько пониже, пять штук. Илюха третий ехал и то заметил. Ну ничего, сейчас надо в Кара-Тыт двигать за маралами, там маралов этих просто море. Еще насмотришься.
Но Алтынай ехала, безразлично оглядывая чуть раскосыми глазами желтую тайгу и совершенно не замечая ничего вокруг. Она не жаловалась на холод во время ночевки, терпеливо сносила жестокую тряску Айгыра и варила на станах еду.
Октябрь расщедрился на теплые дни, полная луна освещала ночью наших коней на полянах, и тайга дарила нам одну за другой встречи с животными. Я стрелял в волка; Юрка заметил лосей, но был унесен Серком в густую чащу и оставлен там под низко нависшей веткой; в Кара-Тыте огромный бык с тяжелыми рогами, заслышав нас, увел своих маралух в темный кедрач, — Алтынай опускала глаза и тихо говорила: «Я не видела». Правда, с каждым выстрелом по невидимому зверю, с каждой нашей погоней за неуловимой добычей она все с большим интересом приглядывалась к нам. В ее глазах появлялось насмешливое выражение.
Первая ночь в избушке. До этого мы спали под кедрами и один раз в маленьком шалаше — романтично и холодно. Человек быстро привыкает к хорошему, после теплых летних ночей, после отпуска в Москве утренний мороз здорово ощущается.
У нас в избушке тепло, дрожит огонек коптилки, оседают в печке дрова, на нарах брошены подседельники и потники, и мы раскидываем на троих в «дурачка». Девушка сегодня оживлена и разговорчивее, чем обычно.
— Как по-алтайски будет «червовая масть»?
— Кызыл тюрек — красное сердце. Кара тюрек — черное сердце — пики.
— А у тебя, Алтынай, какой тюрек — красный или черный?
Она улыбается и закрывает лицо картами — конечно, кызыл. Хорошая у нее улыбка, у Алтынайки.
— Слушай, не называй нас с Юркой на «вы». Мы же тебя совсем не намного старше. Расскажи лучше, какие в деревне новости, я там с марта месяца не был.
Алтынай рассказывает. Сначала потихоньку, с трудом подбирая русские слова, потом живее. Про маленького веселого Альберта — старого моего друга, про Петю Аспакова — управляющего, который называет себя мэром, про старого Саргая, отвергшего любовь городской бабушки.
Читать дальше
