Ну, Юрка — кадр. Разговаривать с женой не хочет, чтобы красивая была — не хочет, это еще зимой говорил. Ему, говорит, стыдно было бы с красивой по улицам ходить. Так зачем она ему нужна тогда? И ведь главное — ревнует ее и на руках носит!
А, ладно, надоело пилить, работа не волк, потом доделаем. Я отряхиваю опилки с колен и иду поить коней и перевязывать их на новое место.
От Юрчика выстрелов не слышно, а я высадил пять пуль по маралам, но только все мимо. Бунов и в помине нет, одни маральи да медвежьи следы на склоне. Белка моя сбежала куда-то.
Пока лез наверх — взопрел, пить захотелось, а теперь на ветру продувает. Наверху всегда ветер, даже на закате, зато панорама открывается — загляденье.
Золотой Алтай. Действительно золотой. Солнечно все время и как-то празднично на душе. Тут древняя граница Великой Степи и Сибирской тайги. Провожают всадника мертвыми глазами покосившиеся вдоль троп каменные бабы. На диких, продуваемых вечным ветром местах стоят курганы. Им две с половиной тысячи лет. На восток от них уходят врытые в землю камни — сколько камней, столько врагов пало от руки богатырей.
Здесь, на Алтае, самое то место, чтобы Кастанедой заниматься — после бессмысленно потраченных в Москве лет. После тоскливо уходящих дней, которые не хотели уходить и тащили меня за собой. Под конец я перестал сопротивляться и со злорадством смотрел на себя, размышляя, каким жалким существом становится сдавшийся человек. Мне просто повезло, когда я случайно вывалился из этой колеи и оказался на Алтае.
Да, я сейчас живу без прописки, без жены, вдалеке от родственников и знакомых, помнящих, каким я был отвратительным и беспомощным. Я свободен. Могу делать все, что угодно, не оглядываясь ни на кого, меня окружают люди, еще не составившие обо мне окончательного мнения. Я творю свою собственную историю весело и с удовольствием, рассказываю небылицы про прежнюю жизнь.
Я никому не доверяю и делаю все сам, постепенно избавляясь от привычки ждать помощи. Я стал меньше думать, просто делаю быстро и правильно. Когда лошадь начинает дурить под тобой, нет времени для ненужных спекуляций, не успеваешь рефлексировать, если раненый зверь повернулся и бежит в твою сторону.
Только вот с Алтынайкой трудно прийти к окончательному решению. Жить с женщиной, не испытывая никакой к ней привязанности, тяжело, это мы уже проходили, а привяжешься — «хрен на пятаки порубишь», по Колькиному выражению. Меня вдруг пугает мысль о ребенке, это мне как-то и в голову не приходило. А ведь может и такое быть — у Юрки с Эркелейкой уже больше месяца малышу. Да и упражнения мои ежедневные накроются, если вместе жить.
Нет, тут и речи быть не может, думать даже нечего. Вообще спускаться пора вниз, на ветру закоченел уже. Может, по пути еще и маралишка попадется, они тут на склоне все истоптали, и лежек много.
Где Белка? Увязалась, что ли, за кабарожкой или падаль нашла какую-нибудь? Но с Алтынай точно вопрос закрыт, решено. Я дураком был, еще сомневался: брать, не брать. Даже думать нечего. Все.
Белка дожидается меня у избушки. Юрка еще, как назло, не вернулся, мне теперь с Алтынай наедине куковать. Надо было еще немного походить, но я уж и так ждал, пока солнце за гору упадет.
— Что, Алтынай, есть чаек? — Я стягиваю сапоги и закуриваю.
Она уже раздувает угли в костре. Чем занималась целый день? У огня на тагане полный котел с кашей, спальники провялены на солнышке, лошади перевязаны, а у самой волосы мокрые, голову, что ли, успела помыть? Я тоже сначала возил с собой в лес зубную щетку, но давно уже бросил, про бритвенный станок и не говорю. Но голову мыть — это вообще что-то! Я провожу рукой по заросшей щеке и пугливо оглядываюсь на девушку — вдруг заметила, еще подумает чего-нибудь не то.
Босой иду за потником, брошенным на просушку на улице, непривычные подошвы ног чувствуют каждую иголочку. Устраиваюсь у костра и принимаю кружку с чаем. Алтынай — напротив, глядит на меня сквозь дым и щелкает кедровые орешки. Почему она все время что-то лузгает, жует лиственничную смолу, а то покусывает прядку собственных волос или пальцы? Раздражает же. Чай тоже какой-то дурацкий, веником пахнет, поди, варила по алтайскому обычаю пять часов.
— Вы стреляли? — Уголки глаз немного щурятся, от дыма, наверное.
— Мен адаргам. — Я немного пижоню и говорю по-алтайски. — Онда эки сыгын коргом. Менде коомой октор. Jурка атпас ба? — Интересно, правильно перевел или нет? Свалил охотничью неудачу на плохие патроны.
Читать дальше
