Луи де Берньер - Бескрылые птицы

Как вы знаете, у нас внизу города бежит речка, что сворачивает у площади, огибает холм и впадает в море. Этот холм очень высокий, там живет Пес, там саркофаг святого и древние гробницы. Там же Ибрагим с собакой пасли коз, что щипали кустарник. Холм уходит все выше и выше, поднимаясь к неизвестно откуда взявшейся часовенке, где службы проводились всего пару раз в году, а за ней начинается спуск, но его пресекает очень крутой обрыв к морю. В темноте здесь лучше не ходить — край под ногой поедет, и запросто сверзишься, да еще полно слабоумных призраков тех, кто сам с утеса бросился и проклят Господом. Из-за этих духов Ибрагим с Кёпеком всегда пригоняли коз домой засветло. В других-то местах козопасу можно и ночевать на холме, там лишь волки потревожат.

Филотея измучилась, пока разыскала Ибрагима, и ревела в три ручья. Пастух был на самой верхотуре, откуда смотрел, как Герасим с Дросулой и сынишкой Мандрасом явно готовятся выйти в море на рыбацкой лодчонке. Это его сильно удивило, он ведь не знал, что жандармы пришли за христианами. Ибрагим кричал друзьям, махал руками, но утес уж больно высокий, да еще ветер дул, и они его не слыхали. А парень не мог взять в толк, с чего это Герасим собрался рыбачить с женой и дитенком, так не принято и сулит неудачу.

Ну вот, значит, изнуренная и вся заплаканная Филотея отыскала Ибрагима. Она так спешила, что несколько раз грохнулась, сильно обсеклась о камни и колючки, ладошки и мордаха в крови, одежка изодрана. Филотея пыталась втолковать жениху, чего происходит, а тот все не уразумеет, почему это жандармы без объяснений забирают народ, ведь такого не случалось с тех пор, как восемь годов назад выгнали армян. Да и как тут разберешься, ежели все так неожиданно и никто ничего не понимает. Я сам так и не понял, зачем это было нужно.

Филотея взбеленилась без удержу, а все потому, что разрывалась: уходить с родными или остаться с суженым? Никак не могла выбрать. Это как с ходжой Насреддином, когда ему дали две одинаковые миски с киз мемеси кадаиф [125] «Девичья грудь» (тур.) — десерт, сладкое блюдо из теста с сахарным сиропом. , а он чуть не помер с голоду, потому что не мог решить, с какой начать, а его осел едва не подох, не в силах выбрать между двумя одинаковыми охапками сена. Пример, конечно, легкомысленный. Наверное, точнее сравнить с человеком, которому велят выбрать для жертвы одного из равно любимых близнецов. Филотея была в отчаянном положении, и сердце ее разрывалось напополам. Ибрагим валялся у нее в ногах, умоляя остаться, и она вроде отворачивалась, а потом бросалась к нему. Так продолжалось без конца, обоих охватило этакое безумие, и они сами не понимали, чего говорят и делают. Ибрагим вопил и размахивал руками, а Филотея металась туда-сюда и вскрикивала, отчего Ибрагиму пронзало живот, точно саблей. Вдобавок ошалевший от суматохи Кёпек стал лаять и на них бросаться.

Схватившись за голову, Ибрагим стоял на коленях и тут увидел, что Филотея слишком близко подошла к краю обрыва. Она рыдала, махала руками и сама ничего не замечала. Обуянный страхом, парень вскочил, чтобы за одежду оттащить ее от пропасти, протянул руку, но споткнулся и налетел на Филотею, а та и опрокинулась. В ее распахнутых прекрасных глазах застыли такие ужас и непонимание, что память о них навсегда лишила Ибрагима ночного покоя.

Свесившись с утеса, он видел, как Филотея летит в пропасть. Казалось, все происходит очень медленно, ее тело ударялось о каменные выступы и подскакивало, как деревяшка. Прошла вечность, прежде чем она в последний раз ударилась о камень и упала на берег неподалеку от Дросулы с Герасимом, грузивших лодочку. Оба бросились к телу, и Дросула, как увидала свою с детства любимую подругу, так и повалилась на нее, а потом подхватила на руки и баюкала, и все раскачивалась, и гладила по голове. Герасим коснулся ее плеча, что-то сказал, поднял тело и понес к лодке.

Дросула взглянула на утес и увидела Ибрагима. Он ничего не мог поделать. Дороги к берегу не было, а его сковало ужасом. В тот момент он еще ничего не ощущал, чувства были слишком велики и в него не вмещались, иначе он бы разлетелся вдребезги, как глиняный горшок, и умер. Далеко внизу Дросула казалась крохотной. Она вскинула руки и выкрикнула проклятие. Хоть и далеко, Ибрагим слышал каждое слово, и все они врезались в память. Проклятие слишком ужасное, чтобы повторить его вслух, Ибрагим так и не сказал, что в нем было. Оно длилось очень долго, от него по спине катился ледяной пот. Оно вынуло душу из тела и выгнуло ее, как проволоку, а потом взяло тело и вытряхнуло из него добро с пламенем. Но несравнимо ужаснее проклятия Дросулы было проклятие, каким Ибрагим проклял себя в тот миг и не уставал проклинать все эти годы.