Луи де Берньер - Бескрылые птицы

Тут уместно спросить: а как относиться к попам-подстрекателям, поразившим нас что твоя чума? К этим слугам Господа, что подзуживали нас убивать турок во имя этакого благочестия и разэтакой праведности? А эта болтовня о восстановлении Византии? Зачем, скажите на милость? Кое-кто всерьез заговорил о неминуемом возвращении Мраморного императора! И как прикажете это понимать, когда сам архиепископ Хрисостомос напяливает митру и благословляет греческие войска, высадившиеся на причале, а потом лупит турецких жандармов своим пасторским посохом и науськивает свиту, чтобы в них плевали? Я скажу вам, как все это несомненно восприняли. Это выглядело не оккупацией, а еще одним идиотским крестовым походом, запоздавшим на сотни лет. Признаюсь, я сожалею о том, что случилось с Хрисостомосом, когда турки отвоевали город. Его разорвала на куски толпа — не думаю, что он это заслужил, как не заслуживаю и я, чтобы меня утопили, но все же архиепископ был смутьяном и Святым Тупырем, и мне только жаль, что его превращение в мученика заставит людей позабыть, как он всех баламутил.

А что Старые Греки сотворили с полицмейстером, когда заняли город? Он ждал их у себя в конторе, чтобы передать полномочия, а они отрезали ему уши и выдавили глаза, все вокруг сочли, что это замечательно, и радовались, когда ночью полицмейстер умер в госпитале. Можете быть уверены — те же самые люди, что ужасаются расчленению архиепископа, радовались, когда подобное совершили с начальником полиции.

Куриные мозги номер четыре: все союзнические президенты и премьер-министры, которые сочли, что это хорошая идея — позволить оккупировать кусочек Турции Старым Грекам, более всех на свете вобравшим в себя злобу и обиды. Как же греки их холят, лелеют и воркуют над ними! Старый Грек хлопочет над исторической ненавистью, как ботаник над редкой экзотической орхидеей. Дряхлея, Старый Грек забывает все, кроме обиды. Будь эти древние обиды растениями, они бы обвили весь Левант, превратив его в джунгли! Девяносто девять процентов самых ухоженных и любимых затаенных обид греков — против турок. Неужели англичане, французы и итальянцы искренне думали, что после высадки греческие солдаты будут с турками любезны?

Я начинаю думать, что самый большой разъебай — британский премьер-министр, досточтимый чурбан Дэвид Ллойд Джордж, потакавший Старым Грекам и благовидному Венизелосу. Я ведь писал Ллойд Джорджу. Только не стал обращаться «Уважаемый пиздобол», а надо бы. Я написал «Досточтимый сэр» и объяснил, что данный район не может быть самостоятельным, поскольку здесь, несмотря на красоты, нет плодородной земли, и все товары поступают из глубины страны, а греческая оккупация нас от нее отрежет. В довершение всего, греческие солдаты, четники и башибузуки бесчинствуют в сельских районах, а сверх того расплодились армянские, черкесские и турецкие банды, и в конечном счете крестьяне не могут обрабатывать свою землю. Я рассказал в письме, что город разрушен и разграблен, торговли больше нет, рю-Франк практически закрылась, и лично я намереваюсь перевести свои деньги в Александрию. Ответа я не получил. Письмо написал по-французски. Интересно, на каком языке говорят умершие?

Чуть не забыл короля Константина, который сошел на берег там, где высаживались крестоносцы, а не в порту, как полагается благоразумному и почтенному монарху. И едва не запамятовал верховного главнокомандующего генерала Хаджианестиса (по слухам ненормального), искренне убежденного, что сегодня его ноги сделаны из сахара, а завтра — из стекла. Поэтому он не вставал, когда кто-нибудь входил в комнату — вдруг сломаются. Однажды после сытного обеда мы шли с ним по коридору, и я подумывал отправиться к Розе, но тут генерал меня перепугал. Увидев себя мельком в зеркале, он вытянулся по струнке и дрожащей от уставного восторга рукой отдал честь своему отражению. Отсалютовав, он бросил, как само собой разумеющееся: «Главнокомандующего всегда следует приветствовать». Я слыхал, раз он посадил себя на гауптвахту за то, что прошел по газону. Псих или балда? Кто знает. Назначивший его на должность был и тем, и другим.

Прошу заметить: я не помещаю среди лидеров в своем пантеоне дураков нашего дорогого верховного комиссара господина Стергиадиса. Его первой и самой большой глупостью было согласиться на должность. Сидел бы себе в Эпире.

Знаете, что мне нравилось в Стергиадисе? Он был вздорен и совершенно беспристрастно культивировал благородное искусство вызывать к себе отвращение у любого. Он никогда не ходил на вечеринки знати и сам не устраивал приемов для аристократов. Это их больше всего и злило. После рабочего дня он, как все, просто шел домой. Меня это не особо волновало, поскольку я предпочитал отправиться к Розе, а не трепаться с разными шишками.