Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

— Я-то каждый день занимаюсь физическими упражнениями. Играю в теннис по возможности, в гольф. А ты?

— Немного играю в теннис, много хожу пешком, а в гольф играть ещё только учусь. — «Да, — подумала она. — Я стану лучшей во всем, что делаю, и для тебя, Линк Бартлетт, лучше меня нет во всем необъятном мире». В теннис она играла очень хорошо и в гольф достаточно прилично, потому что Квиллан настоял, чтобы она освоила и то и другое. Сам он играл в теннис и гольф с удовольствием. — Есть хочешь?

— Просто умираю от голода.

— Ты сказал: китайская кухня. Тебе действительно хочется именно китайской?

Он пожал плечами.

— Мне все равно. Как скажешь.

— Ты уверен?

— Абсолютно. А чего бы тебе хотелось?

— Зайди на минутку.

Он последовал за ней. Орланда открыла дверь в столовую. Там был накрыт изысканный стол на двоих. Цветы, бутылка белого итальянского вина «вердиккио» во льду.

— Линк, я так долго ни для кого не готовила, — выпалила она на одном дыхании, и это показалось ему невероятно милым. — Но для тебя мне хотелось что-то приготовить. Если ты не против, у меня готов ужин по-итальянски. Свежая паста аглио-и-олио — с чесноком и оливковым маслом, — пикката, зеленый салат, дзабальоне [266] Дзабальоне — десерт из яичных желтков, взбитых с сахаром, сладким вином (обычно это марсала) и, иногда, сливками. То же, что сабайон. , эспрессо и бренди. Как тебе? Это займет лишь двадцать минут, а ты, пока ждешь, можешь почитать газету. А потом мы можем все оставить до прихода ама и пойти потанцевать или покататься на машине. Ну, что скажешь?

— Итальянская кухня — моя любимая, Орланда! — восторженно заявил Линк. И тут же на минуту задумался: кому он говорил раньше, что итальянская кухня — его любимая? Кейси? Или Орланде сегодня утром?

20:32

Вздрогнув, Брайан Квок проснулся. В один миг он перенесся из кошмарного сна в действительность, но почему-то никак не мог выбраться из глубокого, будто колодец, мрака: сердце колотилось, в голове все смешалось, и не понять было, спит он или нет. Его охватила паника. Потом, осознав, что он голый и вокруг по-прежнему теплый мрак камеры, Квок вспомнил, кто он и где находится.

«Должно быть, накачали наркотиками». Во рту пересохло, болела голова, и он снова лег на липкий матрац и постарался собраться. Смутно помнилось, что он был в кабинете Армстронга, а до этого обсуждал «шестнадцать дробь два» с Кроссом, а вот потом уже почти ничего — просыпаешься в темноте, ищешь на ощупь стены, чтобы сориентироваться, чувствуешь, что они рядом, и не даешь воли ужасной мысли, что тебя предали, что ты беззащитен здесь, в утробе Главного управления полиции, в коробке без окон и с упрятанной бог знает где дверью. Потом, измучившись, засыпаешь, а пробудившись, слышишь злые голоса — или это приснилось? — и снова забываешься сном…

«Нет, сначала ешь, ведь я сначала поел… да, эти помои, которые у них называются ужином, и выпил холодный чай… Давай думай! Это очень важно — думать и вспоминать… Да, я помню, водянистые тушеные овощи и холодный чай, а потом, позже, завтрак. Яичница. Была ли сначала яичница, а потом овощи и… Да, каждый раз, когда я ел, зажигался свет, только на время, за которое можно поесть… Нет, свет выключался, и каждый раз я заканчивал есть в темноте, а я терпеть не могу есть в темноте, а потом я помочился в ведро в темноте, забрался назад на матрац и снова лег.

Как долго я уже здесь? Надо обязательно считать дни».

Он бессильно стащил ноги со своего ложа и, шатаясь, подошел к стене. Все тело болело под стать голове.

«Надо делать физические упражнения, выгонять из организма наркотики, чтобы голова была светлой и готовой к допросу. Нужно, чтобы сознание было готово к тому моменту, когда они набросятся на меня, действительно начнут. Когда им покажется, что я размяк — тогда они не будут давать мне спать, пока не расколют.

Нет, они не расколют меня. У меня есть силы, я подготовлен и знаю кое-какие ловушки.

Кто меня предал?»

Ответить на этот вопрос оказалось не по силам, поэтому он собрал всю волю и сделал несколько неуверенных приседаний. Донеслись приглушенные звуки приближающихся шагов. Он торопливо рванулся обратно к койке и лег, притворясь спящим. Сердце рвалось из груди от сдерживаемого страха.

Шаги смолкли. Клацнула отодвигаемая задвижка, и открылось окно в двери. В камеру проникла полоса света, и наполовину видимая рука поставила металлическую миску и металлическую кружку.