Джеймс Клавелл - Благородный Дом. Роман о Гонконге.

— Спасибо, не стоит. Я все же возьму такси. На самом деле, Джейсон, во всяком случае, спасибо.

Пламм позвонил привратнику двадцатиэтажного дома, который принадлежал и эксплуатировался «Эйшн пропертиз». Ожидая такси, они выпили за здоровье друг друга, за уничтожение «Струанз» и за прибыль, которую получат. В соседней комнате зазвонил телефон.

— Прошу прощения, старина.

Пламм вышел, прикрыв за собой дверь. Это была его личная спальня, которой он иногда пользовался, когда работал допоздна. Небольшая, очень аккуратно прибранная комната, со звукоизоляцией, оборудованная как судовая каюта: встроенная койка, колонки «хай-фай», из которых доносилась музыка, небольшая автономная плита и холодильник. У одной из стен располагался огромный набор сложной приёмо-передающей техники радиолюбителя-коротковолновика. Это было неизменным хобби Джейсона Пламма с детских лет.

Он поднял трубку:

— Да?

— Мистера Лоп-сина, пожалуйста, — произнес женский голос.

— Здесь нет никакого мистера Лоп- тина , — непринужденно ответил он. — Извините, вы ошиблись.

— Я хочу оставить сообщение.

— Вы ошиблись. Поищите номер в телефонном справочнике.

— Срочное сообщение для «Артура»: Центр радировал, что встреча переносится на послезавтра. Готовность для приема срочных инструкций на шесть ноль-ноль. — Трубка замолчала. Снова послышался тоновый сигнал.

Пламм нахмурился, кладя трубку на рычаг.

Стоя у планшира своей джонки вместе с Пуном Хорошая Погода, Четырехпалый У наблюдал, как Горнт садится в высланный за ним сампан.

— Не очень-то он изменился за все это время, верно? — рассеянно сказал У, и его прищуренные глаза сверкнули.

— Для меня все заморские дьяволы на одно лицо, это точно. Сколько лет прошло? Десять? — спросил Пун, почесывая геморрой.

— Нет, теперь уже почти двенадцать. Хорошие были времена, хейя, — промолвил У. — Много прибыли. Очень хорошо, проскальзывали вверх по реке в Кантон, мимо заморских дьяволов и их лакеев, и люди председателя Мао радостно встречали нас. Да. Везде у нас были свои люди, и ни одного заморского дьявола — и ни одного жирного чиновника, желающего, чтобы его умаслили «ароматной смазкой». Тогда можно было навещать всю свою семью и друзей — и никаких проблем, хейя? Не то что сейчас, хейя!

— Красные становятся жесткими, очень неглупыми и очень жесткими — хуже, чем мандарины.

У обернулся, когда на палубу ступил его седьмой сын. Теперь молодой человек был в аккуратной белой рубашке, серых брюках и хороших туфлях.

— Будь осторожен, — грубо бросил У. — Точно знаешь, что нужно делать?

— Да, Отец.

— Хорошо, — буркнул Четырехпалый, скрывая свою гордость. — Мне не нужны ошибки.

Он смотрел вслед сыну, наблюдая, как тот неловко шагает к сколоченному кое-как трапу из досок, который соединял его джонку со следующей и тянулся ещё через восемь джонок к временной пристани.

— Седьмой Сын уже что-нибудь знает? — тихо спросил Пун.

— Нет, нет ещё, — проворчал У. — Ведь надо было, чтобы этих болванов, эту падаль собачью, поймали с моими винтовками! Без винтовок вся наша работа пойдет насмарку.

— Добрый вечер, мистер Горнт. Я — Пол Чой. Меня прислал проводить вас мой дядя У. — Молодой человек говорил на отличном английском, повторяя ложь, которая стала для него почти правдой.

Горнт испуганно остановился, а потом начал подниматься дальше по шаткому трапу. На своих ногах бывалого моряка он стоял крепче, чем этот юноша.

— Добрый вечер, — ответил он. — Вы американец? Или только учились там, мистер Чой?

— И то и другое, — улыбнулся Пол Чой. — Знаете, как это бывает. Осторожно, голову! Там канаты, и скользко как черт знает что. — Повернувшись, он повел гостя обратно на джонку.

На самом деле юношу звали У Фанчой, и он был седьмым сыном третьей жены своего отца. Но когда он родился, его отец, Четырехпалый У, добыл для него гонконгское свидетельство о рождении — редкость для лодочного жителя, поставил в этом свидетельстве девичью фамилию его матери, добавил имя Пол и попросил одного из родственников выступить в роли отца.

— Послушай, сын мой, — сказал Четырехпалый У, как только Пол стал что-то понимать, — когда ты говоришь на хакка на борту моего корабля, можешь звать меня «Отец», но никогда не называй меня так в присутствии заморского дьявола, даже на хакка. Во всех остальных случаях я — «Дядя», просто один из многочисленных дядьев. Понял?

— Да. Но почему, Отец? Разве я сделал что-нибудь не так? Прошу прощения, если я оскорбил тебя.