Ана Бландиана - Птица потребительская

Когда одна ученая дама, в решимости принять собственные меры по снабжению, надумала развести на балконе цыплят, она не предвидела ни трудностей осуществления подобного замысла, ни его ошеломляющих последствий. Прежде всего возник вопрос, где достать наседку. Даже чисто теоретически она долго не могла добиться ни у кого совета, а затем, когда стала, на свой страх и риск, объезжать пригороды Бухареста, нарвалась на ухмылки крестьян, которых приводила в веселье сама мысль, что их могут заподозрить в разведении кур. Наконец проблема разрешилась экстравагантно — взятием наседки напрокат. Старушка, сохранившая четырех кур, долго упиралась, не решаясь с ними расстаться, и только после ходатайства директорши местной школы, бывшей сокурсницы нашей дамы, согласилась на разлуку — и то временную — с одной из своих питомиц, заломив за прокат втрое против того, что эта курица стоила. Что же касается яиц — оплодотворенных, конечно, яиц «с зародом», из которых могли бы вылупиться цыплята, — то их раздобыть так и не удалось. С подозрением выслушивая назойливую горожанку, крестьяне отвечали, что они и сами покупают яйца в городе, потому что у них в кооперативе и сахар, и керосин, и подсолнечное масло, и соль меняют только на яйца. В конце концов дама отказалась от своей затеи и уже приготовилась было вернуть хозяйке наседку, бушующую на балконе, но тут-то к ней и нагрянул старик, чей визит она потом много раз восстанавливала в памяти, пытаясь отыскать в нем подсказку, намек на дальнейший оборот событий

Старика она знала — он эпизодически поставлял eй творог и сметану, звоня в дверь непременно на рассвете и объявляя не допускающим возражений тоном, что товар прибыл. Он никогда не отвечал ни откуда он, ни когда придет еще, но таинственности на себя не напускал, а просто всем своим видом давал понять, что ему некогда разводить разговоры, что у него есть дела поважнее. В самом деле хотя он был очень стар и медлителен, всегда оставалось ощущение, что он спешит, что его ждут в других местах Еще более странным было то, что внешне он не слишком напоминал крестьянина, и ученая дама не удивилась бы, заговори он о Горации или Ювенале, потому что позже, когда он превратился в персонаж, день и ночь занимающий ее мысли, про себя определила его как гимназического учителя латыни.

В то утро, после перерыва в несколько месяцев, старик позвонил в дверь в седьмом часу настойчивым, бесцеремонным, повелительным звонком, с каким в дом входит беда, и, когда пожилая дама, вырванная из сна, добытого поздно ночью и со снотворным, в раздражении распахнула дверь, невозмутимо объявил, что у него имеется дюжина яиц для высиживания, если ее это интересует. Не веря своим ушам и в то же время не задумываясь, откуда старик знает, что она ищет яйца для наседки, и, более того, как ему взбрело в голову принести их в такое место, где только в бреду можно было бы предположить на них любителя, дама купила всю дюжину, слегка подивившись их величине и совсем растаяв, когда старик, как всегда важный и внушительный, обронил несколько слов про особые качества данной породы птиц. «Птица потребительская, специально для вас», — добавил он на прощанье (он никогда не проходил дальше прихожей). И хотя у дамы еще не было никаких причин для тревоги, эта реплика под занавес, с темным смыслом, со странным звучанием, зацепилась в ее сознании. Впоследствии она не могла, хоть убей, припомнить, что когда-либо упоминала в разговоре с ним про «птицу потребительскую», а чем больше она повторяла про себя сие варварское выражение, тем чудовищнее оно ей казалось — да могло ли такое вообще сорваться с ее губ? Но это потом, а в ту минуту почтенная дама, даже не прикрыв как следует дверь за стариком, метнулась — в той лихорадочной спешке, которой рок всегда сопровождает наши непоправимые поступки, — на балкон, посадить наседку на дюжину отборных, чуть ли не сияющих яиц, в которых на свет виднелась серебряная, подвижная, как ртуть, сердцевинка. Наседка, нерешительно оглядев яйца, все же растопырила крылья и заключила их под свирепую защиту своего наемного материнства с почасовой оплатой. В наступившие затем недели дама выстаивала обычные очереди за продуктами с необычным чувством: чувством солдата, который вынесет все, потому что уже нащупывает у себя в ранце будущий маршальский жезл. Дама запасалась книгой и часами читала стоя, изредка перемещаясь на шаг вперед (со временем она приобрела сноровку откликаться на малейшее движение очереди, не отрывая глаз от страницы), но при этом, целиком уйдя в чтение и отгородясь от обступавшего ее мира страницей книги, как защитной завесой, она какой-то одной клеточкой мозга творила в себе чувство глубокого покоя, почти блаженства — единственно мыслью о балконе, на котором как раз в момент этого унизительного чтения по маршруту медленно, невероятно медленно, но верно подрастали шансы ее будущей независимости.