Ана Бландиана: Птица потребительская

Ибо добытые с трудом наседка и странные яйца стали для нашей дамы вескими символами ее грядущей свободы от общества. Впрочем, почему «странные»? Надо честно признаться, что предчувствия не мучили почтенную даму и все, что было сказано об этих яйцах и об их странности (кстати, абсолютно очевидной с самого начала), говорилось гораздо позже, когда они уже прекратили свое существование, перейдя в нечто совсем иное. А пока что микронная доля ее мозга, не поглощенная чтением, рисовала себе балкон с навесом, гнездо в коробке из-под телевизора, куда вместо соломы она настелила нарезанную лапшой газету, и — специальный заказ по мерке балкона — курятник: четыре полки из прессованной стружки, покрытые бесцветным лаком, за проволочными дверцами, запертыми на кокетливые китайские замочки. Снова забегая вперед — как бы ни раздражала читателя такая наша невоздержанность, — скажем, что позже даме оставалось только похвалить себя за элегантность курятника, — позже, когда она на скорую руку обивала его стенки белым атласом и временно выстилала полки вместо ковриков сложенными вчетверо махровыми полотенцами. Пока же наше повествование дошло лишь до того момента, когда почтенная дама еще стояла в очередях за мясом и яйцами с воодушевлением солдата, который нащупывает в ранце будущий маршальский жезл, и думала, что, пожалуй, переборщила с лаком и китайскими замочками для курятника, готового принять жильцов вне зависимости от собственного изящества. Тревога стала просачиваться в ее ожидание, лишь когда оно затянулось, грозя перевалить за пределы биологических календарных сроков. Сначала лопнуло терпение у курицы. Еще не истекли три положенные недели, как она забеспокоилась, и, не находя себе места, заерзала в нагретом гнезде, приподнимая крыло и заглядывая под него с шизоидным изумлением, силясь понять и бурно отказываясь понять то, что она видела: яйца лежали все такие же глянцевитые (разве что стали чуть побольше?) и не было ничего живого в их кварцевом сиянии, от которого слепило глаза и закрадывались опасения насчет их истинной природы.

Но почтенная дама не поддалась панике наседки. Ведь, если хорошенько вспомнить, старик и не говорил, что яйца — куриные. «Птица потребительская» — вот как он выразился, правда, каким-то канцелярским, оскорбляющим ухо слогом. В смущении дама полезла в справочники и вычитала, что у гусей, уток и индюшек инкубация длится месяц. Таким образом она выиграла еще неделю покоя, выигрыш, надо добавить, не совсем честный, потому что в глубине души дама больше не верила, что и этот второй срок внесет ясность в положение. Беспокойство наседки, явно чуявшей неладное, только усиливало дурные предчувствия дамы, которая все же положила себе выждать, пока не минут тридцать дней. Но, само собой разумеется, и тогда ничего не произошло, и, едва дойдя до установленной черты, дама поняла, что у нее нет другого выхода, как связать наседке лапы и вернуть ее хозяйке, а яйца выкинуть на помойку. Новый рейд по окрестным селам прошел впустую: крестьяне, сколько их еще оставалось, либо уже утратили все сельские навыки, либо не хотели проникнуться доверием к профессорше с подозрительными хозяйственными потугами; так или иначе, ничего путного она не добилась, кивая и тут же отнекиваясь, противореча самим себе, сбиваясь на другую тему, а то и вообще уходя от разговора, они так и не дали ей ни вразумительных советов, ни хотя бы разъяснений по зашедшему в тупик яичному вопросу. А старика, конечно, и след простыл. Да она на него и не рассчитывала: чаще, чем раз в пять-шесть недель, он никогда не появлялся.

Дама страдала — не от материального ущерба, а от духовного. Ее ткнули носом не столько в собственную полную хозяйственную несостоятельность, сколько в бессилие перед тисками обстоятельств, перед паутиной зависимостей, через которую ее могли унижать, — в оскорбительное бессилие и крах мечты о непритязательном, но достойном, не из чьих-то рук, существовании. Да, как ни упорствовала в своих фантазиях пожилая профессорша, факты ее переупрямили, и ей все же хватило юмора, чтобы вернуться с небес на землю. Она решила пресечь злополучный хозяйственный эксперимент: вернуть балкон к его тривиальному назначению, а научные занятия попытаться втиснуть в перерывы между очередями. Но такое примиренчество, конечно, дорого ей обошлось, камнем придавив ее интеллектуальную свободу, и это бремя настолько подточило силы старой дамы, что последующие события застали ее не просто врасплох (иначе и быть не могло), но и слабой духом, разбитой и уязвимой до крайности.

Читать дальше